Хуважбаудин Шахбиев - Кредо жизни

На Аягузском авторемонтном заводе работал дружный многонациональный коллектив. В основном, беженцы от войны (ВОВ). Благодаря Аксельроду, Фомичу и Клепикову – специалисту на все случаи жизни – я быстро освоил профессию слесаря-ремонтника. Выучился, как когда-то мой отец, ремонтировать ходовую систему грузовика «ГАЗ-51». Кроме того, научился токарному делу (шлифовал блоки моторов на фрезерном станке, нарезал пазы для колец в поршнях и кольца для них).

Когда нас вышвыривали из Чечни, я учился в 4-м классе 22-й школы г. Грозного. Осенью 1944-го меня приняли в 3-й класс школы рабочей молодежи. На весь класс была одна книга. Да и та – у учителя по предмету. Учились с 19. 30 до 23-х часов. А в восемь утра, как штык, без опоздания должен стоять у станка. Опоздал на 5 минут – лишают премии. На 10 минут – товарищеский суд. А если больше десяти минут – суд народный: могли посадить к параше, а могли уволить с работы за прогул и записать в трудовую книжку. Дисциплина была военного времени. На работу я добирался почти час – далеко жили.

В школе писал в «тетради» – сложишь газету «Прииртышская правда» и между строк пишешь. Ручки нет, достанешь карандаш или тростинку карагача (низкорослое степное дерево), привяжешь к ней перо нитками, а карандаш с одной стороны отстругаешь для рисования или чертежей. Чернил тоже не было: берешь сажу из трубы печной в пузырек, заливаешь керосином, подогреваешь. Из тряпок сделана сумочка, снаружи кармашек для пузырька чернил. Весь немудреный скарб положишь туда – и в школу. И все это берег как зеницу ока.

И так 8 лет работы и учебы одновременно…

В 1949 году я окончил курсы шоферов, как мой отец в 1929 году, 20 лет спустя, и получил права. Пришел на автобазу. Директор Дуганцов поручил меня главному инженеру. Тот повел в какие-то заросли – там еле нашли раму «ГАЗ-51», старую, ржавую.

– Вот твоя машина, – говорит главный инженер. – Соберешь, сделаешь и будешь ездить.

Выбора, естественно, не было, да и не могло быть в тех-то условиях. Здесь же на автобазе работал шофером мой отец Усман Хадж. У него тоже был «ГАЗ-51», старенький такой. Отец помогал мне. Да и ребята в коллективе подобрались дружные – каждый считал нужным подсобить мне, чем кто мог. Через 3–4 месяца моя «Антилопа-Гну» пошла в первый рейс. Со мной, конечно, «верхом». Мы с отцом на двух коломбинах этих возили зерно из Урджара и Маканчи. Это 200–300 км в один конец.

Зимой бывало совсем «весело». Кабины деревянные, с сифоном на семи ветрах, а метель-пурга капитально студила даже в тулупе. Дистанцию между авто держали не более 3 метров, а то мигом занесет снегом, и ты в холодном плену. Тогда зажигаешь примус и греешься, пока СНОГ (снегоочистительная машина) не придет. А она могла идти на выручку иногда два-три дня. Много было случаев, когда шоферы коченели, замерзали намертво.

Однажды, ранней весной, наш отец поехал за зерном в с. Караагач. Это 100–120 км от Аягуза. Нагрузили ему 63 мешка ячменя. Когда туда ехал, ледостав выдержал автомобиль без груза. А вот обратно… Словом, машина отца провалилась под лед. Благо, это недалеко случилось, километров 25–30. Повезло и в том, что вовремя узнали. Я взял длинный трос и на «ЗИС-150» поехал выручать отца. Со мной отправились двое шоферов.

Отец, в промокшем насквозь тулупе, сидел на грузе. В руках – монтировка на случай, если местные уркаганы захотят отбить груз. А таких случаев было много. Кроме этих ворюг, были звери пострашнее – волки. Голодные, они кружили вокруг машины, скалили зубы на отца и выли ночь напролет. Я голышом залез в воду, окунулся и закрепил трос за буксирный крюк. Вылез – и сразу в тулуп. «ЗИС» тотчас же вытащил авто. Отец сел в теплую кабину «ЗИСа», а я с другом, по-моему, Петром его звали, из Львова – в авто отца. И на буксире дотянули до гаража автобазы.

Мы часто возили в Бахты, на границу с Китаем, грузы, вроде для «Совсиньторга» (Советско-Синьзянский торговый консорциум). Там за руль наших машин садились пограничники и – на Китай. Оттуда «навьюченные» доверху уже китайским грузом наши авто вручали нам. С пакетом, запечатанным сургучом.

Три года длилось моя шоферская эпопея. В 1949-м, как передовика производства, при поддержке руководства авторемзавода меня приняли в комсомол. Эта было невероятно! Ведь спецпостановлением ЦК партии нас, «врагов народа», было запрещено принимать в ряды Ленинского союза молодежи. Однако часто в жизни случается и невероятное… Это было выстрадано трудовым потом, лишениями…

Мои будни наполнились новыми, общественными, обязанностями, повысилась ответственность, и течение понесло меня в большую бурную жизнь. Было странное ощущение свободы. Как у Пушкина, помните: «Оковы тяжкие падут, темницы рухнут, и свобода вас примет радостно у входа…» Мы эту свободу выковали…

Мое вступление в комсомол стало ударом ниже пояса коменданту Щупову. Этот наш надзиратель, невежда и конченый отморозок, слыл очень жестоким человеком. Ненавидел чеченцев. Забегая вперед, скажу, позже, в 1957-м, он был за ненадобностью «разжалован» до помощника слесаря Аягузского вагоноремонтного депо. И я специально ходил в депо, чтобы лично засвидетельствовать живучесть этноса нохчи, а заодно и посмотреть на его ничтожное падение. Что он был мерзавцем и заслуживал своей участи, видно хотя бы из следующего эпизода.

В 1952 году в Аягуз из Семипалатинска приехали члены приемной комиссии во главе с начальником отдела кадров вновь открываемого Зооветинститута Копыловой. Ранее, в 10 классе, я написал в Сталинград о своем желании поступить в автомобильный институт и получил оттуда согласие на допуск к экзаменам. Оставалось только получить от коменданта Щупова разрешение. Но он мне даже и надежды не оставил. А без его ведома, выехать нельзя было даже в соседний город! 25 лет каторги, считай, обеспечено за самовольную отлучку даже на один день в соседнее (в двух-трех километрах!) село Сергиополь. Стал добиваться разрешения на выезд хотя бы в Семипалатинск. Все-таки областной центр, недалеко – 337 км всего лишь. Но Щупов был неумолим.

– Нет, и все, – отрезал он, когда я к нему в третий раз пришел. – А будешь, Шахбиев, надоедать – посажу…

Разрешения нет, а экзамены приближаются. Что делать? Я по природе своей рискованным был, не боялся. И вот оделся потеплее – телогрейка, свитер – и сел в предпоследний вагон-углевоз ночного поезда на Караганду. Почему предпоследний вагон? В последнем на тамбуре сидел проводник – страж, а предпоследний все же в хвосте. Пока дойдет мент, успеешь спрыгнуть, а дальше – идешь леском. Так и поступил в предрассветье.

В институте договорился с Копыловой, что она «заначит» мои документы от «полицаев» из сыска НКВД (МГБ), пока я не сдам всех экзаменов. Надо мной висел дамоклов меч: в случае поимки – каторга. Жил на чердаке института и, когда поступил, получив справку об этом, пошел в ГУВД. За разрешением. Там очень обрадовались. Что… сам пришел. Оскорбления и мат многоступенчатый, изощренный, сыпались, как грязь из помойного ведра. Получил сполна и «пинкарей». А потом бросили меня в камеру-одиночку. Словом, крысы в подвале НКВД только и обрадовались моему поступлению в институт. Исследовав меня со всех сторон, но, поняв, что так просто им со мной не справиться, они отступили.