Николай Герсеванов - Петербург и Москва

Полная характеристика двух столиц империи дело слишком трудное и обширное. Гораздо легче составить поверхностные очерки сих городов или заметки, которые путешественник может собрать в короткое время, не пускаясь в глубокие исследования и наблюдая только наружность города и общественные места.

Большие города почти везде носят отпечаток страны, их окружающей, соединяют в себе умственную жизнь прилегающих областей, служат верным зеркалом обычаев, мнений и нравов окрестных земель. У нас не совсем так. Если Москву можно назвать представительницею, в некоторой степени, средней России, то никак нельзя сказать, чтобы Петербург служил верным изображением северной части государства. Петербург, и это гораздо правильнее, есть новая возрожденная Россия, столица империи; Москва – древняя Россия, или бывшая столица царства. Петербург есть местопребывание двора, чиновников, войска, иностранцев и главный торговый порт. Москва – центр промышленности государства, город мануфактурный и ремесленный и, следовательно, наполненный преимущественно простым народом.

Есть два рода патриотов, в равной степени заслуживающих уважения: одни, воспитанники девятнадцатого века, любят все новое, блестящее. Они путешествовали по Англии и Франции, плыли в Любек на красивом, удобном пароходе, катались по железной Бирмингамской дороге, удивлялись Лаблашу, узнали на самом деле всю негу, весь комфорт новейшей европейской образованности и полюбили его. Они хотели бы найти этот комфорт в России, находят отчасти, только в Петербурге, и предпочитают его. Другие патриоты старого века: они знают свою историю; думают, что Россия могла быть сильна и счастлива при прежнем порядке дел, и потому не любят нововведений. Как Виктор Гюго, они поселяются в той части города, где все напоминает времена давно минувшие. Эти патриоты отдают преимущество Москве. – Да и какой Русский может равнодушно слышать о ней? Не говоря об историческом значении матери Русских городов, нельзя не полюбить ее за доброту, гостеприимство, в противоположность с этикетом и эгоизмом Петербурга. Нельзя не любить ее за набожность, горячий патриотизм, филантропию. Какое же чувство рождается при взгляде на священный Кремль! Предки наши не умели строиться; в городах мало древностей; почти все они в Москве, в Кремле: здесь наша и святыня! Рука времени мало коснулась Кремля; каков он был за 200 лет, таков почти и теперь. Те же золотые маковки, белые стены, башни, ворота; нет только прежней жизни: это величественный памятник, мертвая летопись событий. Кремль застроен храмами, дворцами, монастырями; обывательских домов нет, и он пустынен; только в воскресные дни нарушается его обычный покой. В обыкновенные дни в Кремле царствует глубокое молчание; толпы народа не волнуются у Красного Крыльца; нет пушек на стенах; ратники не расхаживают по башням; огромный часовой в золотой шапке, поставленный Годуновым сторожить Москву, теперь без дела. Бывало, он осматривал окрестность за тридцать верст кругом; ничто не укрывалось от его зоркого глаза. – В Кремле все так, как было задолго, так и остается. Чья рука прикоснется к святыне? Но за чертой Кремля много может и должно измениться. Улицы узки, кривы, косы, нечисты; они были достаточны для прежнего народонаселения, ходившего пешком и не знавшего прихотей экипажа. Теперь в Москве 350 000 жителей; все ездят четверкой; большая часть потребностей для продовольствия привозится сухим путем; мудрено ли, что зимою в иных улицах нет проезда? В Петербурге улицы прямые, широкие, чистые, движение по ним безопаснее, и самый воздух чище. Нельзя не сказать с гордостью, что по наружной красоте Северная Пальмира перещеголяла всех своих европейских соперниц. Река, великолепные набережные – лучшее украшение столицы, какого ни один город не имеет и не может иметь, упрочивают навсегда ее первенство. Храмы, общественные здания, мосты беспрестанно воздвигаются; дома растут с чудною быстротою; правда, о прочности мало думают: ломкий кирпич предпочитают долговечному граниту; но зато все блестит, все под лаком. Москва как будто не хочет строиться; наружность города не изменяется. Дело сделано: улиц нельзя выпрямить; но можно со временем их расширить или, по крайней мере, устроить порядочные тротуары. Теперь они утомляют скромного пешехода, а в зимнее время просто недоступны: жителей нельзя обвинять в страсти к экипажам. Да и в этом ли одном старушка Москва уступит младшей сестрице? В древней столице нет торцовой мостовой, городской почты, газового освещения, компании для снабжения домов водою. Есть фонтаны, но они устроены в одной части города, и недостаток в воде довольно ощутителен. Вся литературная жизнь Москвы ограничивается «Московским наблюдателем» . Газеты и журналы, входящие в область словесности, издаются все на севере, куда переехали и многие московские литераторы. Зато низшая литература более процветает в Москве; типография Кириллова работает неутомимо. Гг. Орлов, Кузмичев здесь жили и писали. Скромные любители знаний не найдут в древней столице чем удовлетворить потребности в просвещении; нет безденежных курсов физики, химии, сельского хозяйства: Остроградский, Гесс, Нечаев, Усов не читают здесь лекций; есть только один курс химии для фабрикантов. Нет ни картинных галерей, ни музеев, ни публичных библиотек; частные библиотеки незначительны: это не то что на севере, где два огромных книгохранилища. Публичная библиотека и Румянцевский музей, содержимые в хорошем порядке, открывают свои сокровища всякому без исключения. Московские театры – сколок петербургских. Взглянем на театры в северной столице; их три: Александрийский, назначенный преимущественно для русского спектакля, Михайловский, для французского, и Большой, для оперы и балета. Есть, кроме того, немецкая труппа; она играет в Михайловском театре. Наружность, внутренность театров, декорации, постановка пьес, все это оценено по-надлежащему, и в самом Париже едва ли лучше. Нам хочется бросить беглый взгляд на зрителей, посещающих обыкновенно тот или другой театр, ибо каждый из них имеет своих привычных посетителей. Французский театр есть спектакль высших классов общества. Здесь все изящно: самый Михайловский театр, игра актеров, публика, дамы, одетые всегда, как на бал: с любой из них можно срисовать модную картинку. Ни в одной столице нельзя видеть такого прелестного зрелища, какое представляет публика Французского театра. Здесь все чинно, вежливо, скромно. Зрители Михайловского театра разделяются сами собою на три резкие разряда: 1) первые три разряда кресел и бельэтаж; 2) последние четыре или пять рядов кресел и раек: здесь сидят почти исключительно француженки-модистки, артисты-куаферы et setera [1] и так далее (лат.).