Юрий Липовский - В поисках диковинных камней Гипербореи

На потемневшей поверхности шумно-широкого моря ходили плавные волны, раскачивая, как колыбель, палубу корабля. С берега царства амазонок дул несильный, но упорный ветер, под напором которого корабль плыл обратно в Элладу. Хмурый Геракл, как монумент, застыл на палубе, вглядываясь в исчезающую в голубой дымке землю. На палубе под навесом лениво разлеглись спутники-воины, во главе с афинским героем Тесеем. Они пили вино, горланили песни, судачили о своих встречах с амазонками, делясь подробностями любовных утех с этими необъезженными, как лошади, и строптивыми, как кошки, женщинами. То и дело среди молодых людей раздавался гомерический хохот. Геракла раздражали их пьяные голоса, да и само их присутствие на корабле. Зачем они увязались с ним в этот поход в страну амазонок? Взять хотя бы Тесея, сына царя Афин, прославившегося победой над Минотавром. Что ему, своей славы мало? Гераклу не нужна была помощь ни Тесея, ни его хваленых воинов – они едва не погубили себя и их задание. А теперь чувствуют себя победителями, словно это они добыли пояс Ипполиты.

Рис. 1. Статуя амазонки

Геракл был раздражен и не находил себе места. А когда к нему незаметно подошел корабельный мифотворец Филопатр и елейным голосом попытался узнать, как он добыл пояс, Геракл едва не выбросил того за борт. Этого словоблуда навязал Гераклу царь Эврисфей, чтобы он был свидетелем его походов и достойно их описал для истории. Но мифотворцу на сей раз не повезло. На берег к амазонкам он не решился сойти, ибо не был настоящим мужчиной, избегал женщин и признавал только однополую любовь. Однако Филопатр был придворным мифотворцем на службе у царя Эврисфея, и от него ждали очередной оды о подвиге Геракла. Потому, не получив от Геракла нужной информации, он махнул на него рукой и успокоился. В конце концов, пусть себе герой буянит, ходит по палубе взад-вперед так, что она качается под его ногами. Пусть бесится! Герой имеет на это право – ведь пояс царицы амазонок находится у него. Геракл выполнил задание царя, а он, Филопатр, выполнит свое – распишет как надо очередной подвиг героя. Ему не привыкать это делать. К тому же он раздобыл кое-какие сведения из уст подвыпившего Тесея и его воинов. Успокоившись, мифотворец уединился в своем уголке на корме и, достав из сундучка восковые таблички, стал выводить заостренной палочкой строки своей хвалебной оды: «Ода в честь подвига Геракла, сына Зевса, написанная придворным историком Филопатром из Афин».

Рис. 2. Геракл Фарнезе (с античной статуи)

А герой, о котором писал Филопатр, по-прежнему продолжал ходить по палубе. Гнев поселился глубоко в душе Геракла и не находил выхода. И если бы в этот момент из морской пучины вылезло какое-нибудь чудовище, он бы придушил его своими руками, совершив еще один подвиг. А вместо этого перед пылающим от гнева взором Геракла возник маленький колченогий человек с медно-красным лицом и серебряной серьгой в ухе. Это был кормчий Кефал, старый искусный мореход, которого без слов понимала вся его команда из свободных моряков и рабов-гребцов. Да и все остальные, включая эллинских воинов во главе с Тесеем, относились к нему с должным почтением. Они понимали, что жизнь каждого на море зависела не только от милости богов, но и от виртуозного искусства этого маленького бога корабля. В молодости Кефал увлекался философией, а потому щеголял в своей речи мудрыми изречениями великих учителей.

– Что скажешь, Кефал? – спросил Геракл кормчего.

– Ветер крепчает, – ответил тот невозмутимо.

– Ну и что же из этого следует? – промолвил Геракл, едва сдерживая себя.

– Гнев – это ветер, который гасит свечу мудрости, – ответил Кефал, глядя на Геракла ясным спокойным взором.

И, не сказав больше ни слова, кормчий повернулся и ушел обратно к своей команде. А Геракл после его слов перестал ходить, опустился на палубу и коснулся рукой висящего на его шее пояса Ипполиты. От зеленых камешков, из которых был сделан пояс, исходила какая-то неведомая сила, очищающая и согревающая душу. Геракл прижал пояс к сердцу, и оно забилось сильно-сильно, как в тот незабываемый момент, когда он прикоснулся к божественной Ипполите. Да, мойры [4] Мойры – греческие богини судьбы: Клото пряла нить жизни, Лахесис определяла жребий, а Антропос перерезала жизненную нить. все же были великодушны, подарив ему эту желанную встречу. Ничего в мире нет прекраснее, чем женская красота, и сильнее, чем любовь. Но любовь эфемерна и ускользает, как черта горизонта. И она осталась там, в стране амазонок, куда привела его сама судьба. И, не выпуская из рук волшебного пояса, Геракл погрузился в воспоминания о том, что же произошло с ним в царстве амазонок.