Ксения Собчак - Против всех

Атаман:Они патриоты для своего народа. Но не для нации. Я знаю, почему вы спрашиваете. Если не любить – ну, не надо жить в этом обществе, тебя там бабушки, дедушки, трамваи раздражают, мероприятия. Тебе будет некомфортно, ты будешь воспринимать все с болью. Ты и с людьми не будешь разговаривать. Надо уходить туда, где комфортно.

Красовский:Люди, которые устраивали покушение на Гитлера в 1942 и 1944 годах, должны были уехать в Соединенные Штаты?

Атаман:Вы понимаете, вы берете Германию. Ну зачем мне Германия? У меня в Германии дед погиб, еще в Первую мировую войну. Отец в Великую Отечественную войну весь Ленинградский фронт…

Собчак:У меня дедушка тоже всю войну прошел, дошел до Берлина, был ранен, имеет награды. Потом, рассказывая мне об этом, он говорил: «Мы все это кричали, “за Родину, за Сталина”, но я вот не за Сталина был».

Атаман:Не, я с этим не согласен.

Красовский:То есть надо отождествляться со Сталиным?

Атаман:Вы меня извините, но даже Черчилль признал, что Сталин великий из великих: «Нас, капиталистов, заставил воевать против капиталистов». Сталин в чем ходил, в том и похоронили, ни дач, ни вилл, ни счетов, ничего. Он все делал для народа. И когда Сталин умер, дисциплина была.

Красовский:Вас не смущает, что вы ходите в императорских погонах и при этом за Сталина?

Атаман:Нет. Почему я должен стесняться? В этих погонах, в этой форме ходили деды мои, прадеды.

Собчак:Ну, Сталин-то с этим как раз боролся. Нет ли тут противоречия?

Атаман:Понимаете, пришел Горбачев – развалил великую страну, державу.

(Кристина с удивлением смотрела то на толстого атамана, то на внучку героя войны, то на начинающего заводиться ряженого Красовского. И только спокойный улыбающийся батюшка ласкал ее взгляд.)

Собчак:Нет, подождите-подождите, вы отдаете себе отчет, что Сталин, если бы вас увидел в этих погонах, расстрелял бы сразу?

Атаман:Не надо меня стрелять. Вы понимаете, мы в основном-то выискиваем в истории какие-то негативы. А я не настроен на это. Я хочу и детей воспитывать в патриотизме, в нравственности, в порядке.

Батюшка:Я могу привести пример, скажем, новомучеников и исповедников российских – многие, отсидев в лагере двадцать пять лет, никакой злости на Сталина или на кого-то еще не испытывали.

Красовский:Все-таки при Сталине было получше?

Атаман:Вы, пожалуйста, не надо со мной так разговаривать. Я ведь казак, я ведь могу ответить так, что у вас уши отвянут сразу.

Красовский:Русский народ погиб наполовину при Сталине. А вы говорите, он был русский правитель. Вот как так? Чем круче с вами, тем вам больше нравится.

Атаман:Не с вами, а с нами. Если так будете рассуждать – тогда вы зря приехали в кадетский корпус о патриотизме говорить. И еще привезли вот это вот, ребеночка, дитя. Чтобы она нашу склоку слышала. (Дитя непонимающе хлопало пушистыми ресницами.)

Красовский:Ну почему склоку? Мы пытаемся выяснить, что такое хорошо, а что такое плохо.

Атаман:Она вырастет – разберется. Ей помогут разобраться, и церковь поможет. (Отец Марк согласно закивал головой, Кристина улыбнулась священнику.) Я вам задам вопрос: в армии служил?

Красовский:Нет, не служил.

Атаман:Все. Вы посторонний человек в стране.

(Комната наполнилась тишиной и неловкостью, словно пролетевший только что тихий ангел пукнул, не дотянув до форточки.)

Батюшка:Василий Федорович, подожди минутку, дорогой, подожди (отец Марк попытался возглавить дискурс).

Собчак:Вы волевой человек. Вы построили прекрасный корпус. Ну почему же вы считаете, что, если человек в армии не служил, он не патриот?

Атаман:Вы, молодой человек, не любите отечество. Как вы его можете любить, когда вы кашу солдатскую не ели?

Красовский:Путин тоже ее не ел.

Атаман:У нас не только Путин. У нас последний в армии служил министр обороны Грачев.

Красовский:Они не патриоты? Путин не патриот?

Атаман:Он служил в тех органах, где военная подготовка. Все! Не могу! (Обтираясь уютным, пожелтевшим от стирок носовым платком, атаман хлопнул дверью. Спорщики удивленно глядели ему вслед, а Кристина робко подняла руку.)

Кристина:Можно мне вопрос задать? Я, может быть, про другое совсем. Ну вот, смотрите, каждый человек чего-то боится, да? А чего Сталин боялся? (Все огорошенно поглядели на маленькую девочку. Первым опомнился священник.)

Батюшка:Я думаю, что, как всякий человек, он боялся смерти. Подсознательно человек боится смерти именно из-за того, что душа боится умереть без покаяния. Поэтому человеку верующему умирать легче. А когда человек со всеми находится во вражде и злобе, то, конечно, он боится смерти. Но Сталин покаялся.

Собчак:Покаялся?! Это вы откуда знаете?!

Батюшка:Если бы не покаялся, не осталось бы к 1941 году ни одной церкви, а у нас наоборот. Мы войну выиграли, Духовную академию открыли. Так что было покаяние.

Еще час потом отец Марк водил Кристину по музею, по церкви, давал звонить в колокола. Собчак убежала дозваниваться до Суркова (так, наверное, Вергилий добивался для Данте пропуска в ад), а Красовский рассеянно рассматривал иконостас, пока к нему не подошла ключница: «Вот книжечку возьмите. По вашей тематике». Красовский ухарски расправил гимнастерку Balenciaga и взял книгу. Это была «История казачества с картинками».

«А может, – подумал Красовский, – Родина – это такое место, где так просто быть своим для всех. Нужно просто не быть чужим для себя самого». И тут пришла эсэмэска от Собчак: «Слава согласен, отправляю вопросы».

– Нам нужно съездить к какому-нибудь национал-предателю, – заявил на следующий день Красовский. – К Макаревичу, например. Нельзя же только нашу патриотическую сторону показывать. Собчак, это все твои друзья. – Кристина непонимающе глядела то на одного, то на другого.

– Макаревича нет, можем поехать к Альбац, – Собчак начала бодро листать контакты в айфоне.

– Ну поехали. А думаешь, ее узнают? Она вообще звезда борьбы хоббитов с Мордором? – зевнул все время засыпающий Красовский. – Ты вот, Кристиш, знаешь Евгению Марковну? – Кристина удивленно покачала головой: «Кто это?»

– Ну что ты ребенка троллишь, – закричала Собчак. – Поехали.

Редакция журнала The New Times находилась где-то на задворках московского ипподрома. Место грязное, но тихое. Опять же от метро недалеко. «Ну да, – хихикал Красовский, – дорого-то у них продается свобода слова только одного человека. Остальным, может, хоть единый выдают в конце месяца».