Юрий Поляков - Быть русским в России

Странно сказать, но в России русским во всеуслышание быть как-то неловко. Дома – пожалуйста, а вот на работе или в эфире не то чтобы нельзя – можно, но как-то неинтеллигентно, что ли… Вы хоть раз слышали, чтобы Путин сказал: «Я – русский»? Конечно, тут есть деликатный момент: он президент многонационального государства и выпячивать свою этничность ему не совсем корректно. Медведеву, видимо, тоже. Он и не выпячивает. А вот Кеннеди любил вспоминать свою ирландскую кровь. Впрочем, его потом застрелили. Сталин же, обожая кавказскую малую родину, морщился, если ему напоминали, что он грузин.

Троцкий, тот просто приходил в ярость, когда кто-то заикался, что он Бронштейн. Троцкий – фамилия, кстати, дворянская. Однажды к нему, второму человеку в молодой Советской республике, пришла делегация сионских мудрецов и стала просить, чтобы поубавили террор и реквизиции, мол, это и по евреям тоже ударяет. Демон революции ответил, что он по национальности коминтерновец и частными вопросами не занимается. Впрочем, когда ему не доверили руководство всемогущим Госпланом, Лев Давидович заявил: «Это из-за того, что я еврей!» Члены ЦК глянули друг на друга и рассмеялись. Кстати, я в молодости, работая в Бауманском РК ВЛКСМ, застал «комсомольцев 1920-х», искренне считавших себя интернационалистами по «пятому пункту». Правда, дети и внуки многих из них в 1970–1980-е уехали из СССР на историческую родину. Видимо, половым путём «интернационализм» не передаётся.

Но вернёмся к главной теме нашего разговора. Так в чём же дело? Почему я, чувствуя себя русским, испытываю, некий дискомфорт в России, как, впрочем, и многие мои соплеменники? Поверьте, прежде чем усесться за эти заметки, я долго колебался, мол, стоит ли так подставляться? В нашей стране «русская тема» в открытой публицистике если не запретная, то и небезопасная: тронув её, легко прослыть русским националистом, а это совсем не то, что литовский, молдавский или грузинский националист. В нашем языке слово «националист» в отличие от английского имеет отчётливо отрицательную, как сказали бы специалисты, коннотацию. А сочетание «русский националист» – это вообще ярлык, который по оранжевой опасности приближается к жёлтой звезде времён фашистской оккупации. После публикации этих заметок, полагаю, меня выставят вон из многих престижных общественных органов, из того же Совета по культуре и искусству при президенте. Жаль, конечно, но судьба Отечества важнее, а она напрямую зависит ныне от русского вопроса.

Теперь обратимся к истории. Бывая на Маросейке, где я когда-то родился, прохожу мимо доходного дома, выстроенного в начале XX века, и всякий раз мне бросается в глаза табличка: «В память о тех, кто ушёл из этого дома и не вернулся. 1932–1937. 1941–1945». Со второй парой дат всё ясно – Священная война. А вот первая озадачивает. Разве те, кого уводили из этого дома с 1917 по 1932-й, не в счёт? Их не жалко? К тому же те, кто «ушёл и не вернулся в 1932–1937», дружно и без особых угрызений совести заселились в квартиры тех, кого уводили в 1917–1931 годы.

Первопрестольная перед революцией была не такая многоплемённая, как ныне, и выходит, речь идёт в основном о русской элите: инженерах, учёных, педагогах, деятелях культуры, чиновниках, присяжных поверенных, купцах… Именно они населяли богатый дом, высоко вознёсшийся над двухэтажной посленаполеоновской застройкой. Правда, весьма странная мемориальная избирательность. И вывод напрашивается интересный. Оказывается, в головах людей, сегодня живущих в этом престижном доме, витает удивительная мысль: революция 1917-го – дело, в сущности, хорошее, если бы потом не случились 1930-е годы. Увы, этот странный факт тоже имеет отношение к заявленной автором теме. Но об этом ниже.

Думаю, я уже насторожил тех, кто испытывает трудности с самоидентификацией или же признает право на обострённое национальное чувство только за своим племенем. Среди подобных граждан больше всего алармистов, воспламеняющихся при малейшем намёке на русский вопрос. Не волнуйтесь, друзья, автор – не русский националист, а скорее русский заботник – есть у Даля такое хорошее словцо. И заметки эти написаны именно с позиций русского заботника. Поверьте, таких заботников немало по всей стране и за рубежами. Я, к вашему сведению, прилежно выполняю совет Гоголя литераторам – «проездиться по России».

Недавно, кстати, на Всемирном конгрессе русской прессы в Минске (для Николая Васильевича это была тоже, извините, Россия, точнее, Российская империя), одна журналистка, лет двадцать назад вышедшая замуж в Канаду, задумчиво заметила: «Странно, но здесь с трибуны почти не звучит слово «русский», разве только с какой-то иронией. Если бы у нас с такой интонацией произнесли слово «французский», был бы скандал… Они разве не понимают?» «Нет…» – «А почему вы им не объясните?» «Да всё как-то не соберёмся…» – вздохнул я. Почему желание быть, называться русским вызывает у некоторых компатриотов иронию, сарказм, а иногда и раздражение? Почему мы должны быть русскими по умолчанию? Может, пора объясниться и объяснить, что нас это не устраивает?

Что с нами не так? Мы древний, героический, более того – государствообразующий народ Отечества. Русские оставили в мировой истории грандиозный след. Задаться в эфире вопросом «кто такие русские и есть ли вообще такой народ?» – может разве что телевизионная дура, которой мускулы, ворочающие языком, давно и окончательно заменили мозги. Серьёзные люди, принадлежащие к иному роду-племени, такого себе никогда не позволят, но и они напрягаются, заслышав «русскую тематику». Отчего? Почему озабоченность русского человека судьбой своего народа режет слух? Ведь мне же не режет слух, если, скажем, якут тревожится о сохранении своих языка, обычаев, генофонда, наконец. Я рад, если, допустим, человек, чьи предки сто лет назад вышли из Эривани, живёт в Москве, говорит только по-русски, но продолжает считать себя армянином. На здоровье! Эта верность своему роду-племени может вызывать только уважение.

Но едва заходит речь о проблемах именно русского, а не российского народа, в глазах иного «нетитульного» компатриота загорается тревога: а я как же? С ближними соседями совсем беда. Того же латыша, к примеру, начинает бить озноб, как будто слово «русский» – это «сигнальная ракета», следом за которой через границу пойдут танки. С чего вдруг? Мы – не вы. У нас никогда правящий класс не был однородным по крови, наоборот, периодически возникали недовольства обилием «неруси» вокруг престола или политбюро. Одна из претензий декабристов к правящей династии заключалась именно в том, что она «немецкая». Но об этом вспоминать неполиткорректно. В России никогда, с призвания Рюрика, не было этнократического государства, как сейчас в Латвии. При советской власти никто не искоренял латышский язык, наоборот, развивали, как умели, а умели мы это лучше, чем шведы и немцы, владевшие Балтией прежде. И вот русский язык теперь в Риге изводят, хотя он родной для половины населения миниатюрной державы. Откуда такой алармизм, такая реакция на всё русское? Что с нами не так? Почему межнациональная политика у нас и при царях, и при коммунистах, и сегодня замешана на некоей странной «русобоязни»? Давайте разбираться.