Евгений Якубович - 1985-й

Перед предпоследней порцией мяса (именно предпоследней а не последней, потому, что нехорошее это слово — последняя), так вот, перед предпоследней порцией выпиваем четвертую. Эту пьем не торопясь, с чувством. Перед процедурой вздохнем ненавязчиво, да под столом незаметно распустим на пару дырочек ремешок на животике. Вот так. Четвертая она всегда хорошо проходит. Тут и закусывать особенно не нужно, так, прижать сверху кусочком мяса, чтобы улеглась поудобнее, и хватит, пожалуй.

Теперь следует перекурить. И вот что я вам скажу — выбросьте вы свои сигареты. Их вы будете курить на автобусной остановке, пряча в кулак от дождя с ветром. Нет, после такого обеда нужна только сигара. Достаньте вы ее из футлярчика, да возьмите гильотинку специальную, чтобы обрезание ей, голубушке, сделать, да раскурите хорошенько над золотой зажигалочкой (важно это все, важно!) и пускайте себе дым в потолок. И не затягиваемся — легкие беречь надо. В воздухе и так отравы всякой хватает. А у нас ритуал. Мы же не курим, мы благовония возносим.

А вот теперь, когда в руках дымятся сигары, а на столе, на западный манер, стоят пузатые бокалы, а в них на донышке коньячок плещется, вот теперь можно и о делах поговорить. Тут уж ни у кого язык не повернется отказать хозяину в пустяковой просьбе. И вот уже подводится мой гость непосредственно к цели своего вынужденного визита.

— И вот что я вам скажу, милейший Александр Аркадьевич. Просьба ваша, в принципе выполнима. Один нюансик только утрясем с вами, и вперед. Вы в свой 85-й, а я к себе в бухгалтерию, а то, поди, уж хватились меня. (А! Нет, ну как я его вычислил — бухгалтер он там!)

— А что за нюансик, позвольте полюбопытствовать?

— Пустая формальность, друг мой, уверяю вас. Дело в том, что изменять историю можно с одним условием. История всегда одна, и никаких альтернатив не существует. Поэтому предоставить вам вторую попытку, начиная с 1985-го года, как вы просите, невозможно.

— Однако, это уже не нюанс, как вы изволили выразиться, это выражаясь вашим языком, полный нонсенс!

— Не торопитесь, любезнейший. Я же сказал, что перенесу вас в ваш 1985-й, и с дамой своей вы снова встретитесь, и сможете сказать ей: «Да гори оно все огнем, да». А вот после этого начнется другой вариант истории, и эта, нынешняя ваша жизнь, исчезнет. Вы не просто забудете ее, ее никогда и не будет. Согласны? Тогда прошу вас.

Москва, лето 1985. Руки Ирины вокруг моих плеч, губы шепчут: «Ну, милый мой, милый, ну решайся наконец».

Я хорошо помню эту сцену. Сколько раз я видел ее во сне и пытался что-то сказать, но голоса не было. Вот и сейчас, испугавшись, что опять пропадет голос, я просто оторвал голову от Иркиных волос, взял ее лицо в ладони и молча кивнул.

Дождь за окном. Этой зимой почему-то все время идет этот дождь, какой-то особенно мокрый, видимо, доставшийся Нью-Йорку в наследство от его английского предка. За окном 2000-й год. У меня 40-летие. И все вроде в порядке. С Иркой, конечно, уже нет той безумной любви, но уживаемся, ничего, попритерлись за 15 лет. Я так подозреваю, что у нее кто-то есть. Так, ничего серьезного, просто «для здоровья», как выражается ее лучшая подруга. Я тоже пару своих быстротечных романов на стороне не рекламирую. Ирина у меня личность целеустремленная, хваткая. Карьеру делает не хуже моей, а то и лучше.

В принципе, я, конечно, тоже стою на ногах. Работаю в крупной фирме. Правда, в маленьком отдаленном филиале, но кому же я про это расскажу? А на визитке только название компании. Нет, правильно я сделал, что удрал из России тогда, в 1985-ом. Те, кто потом приехали, ох как им досталось. Нам, конечно, тоже не сахар, но значительно легче.

Тогда почему же я все время вспоминаю Светины глаза? Ничего мне не ответила, когда я сказал, что уезжаю. Только посмотрела. И ведь понял ты все тогда, сразу же все понял. Что не надо никуда бежать, не надо счастье свое искать где-то, когда вот оно, рядом. Руку только протяни, и будет у тебя и тепло и любовь, и будет у тебя настоящая жизнь, а не эта бесконечная гонка. Понял, все ведь понял, но не сделал ничего, не протянул руку, а пошел как под гипнозом за Иркой, открывать и покорять Америку.

Открыл. Покорил. А дальше что? Почему все время тянет назад? Причем ведь не просто в Москву, нет. Это как раз пожалуйста, выпиши чек, и лети себе на здоровье, только таможенникам успевай отстегивать. Так нет. Тянет меня в Москву 1985-го года, когда смотрела на меня Света, молча смотрела. И ничего мне уже не надо в такие минуты, только отпустите меня назад, туда, в 1985-й, и дайте возможность постоять с ней вот так, молча, и понять наконец ее взгляд, и вот так же молча, одним только взглядом, ответить ей, чтоб и она поняла.

Господи, дьявол, ну кто-нибудь, помогите!

Дьявол? А что если действительно попробовать…

За окном висит пыльная мгла. В этих местах она называется хамсин, что означает «пыльная буря». Никак не могу этого понять. Буря — это сильный ветер. А здесь в воздухе висит мельчайшая пыль при полном штиле, и ни туда, ни сюда. Кондиционер охрип от напряжения, гоняя остатки чистого воздуха из одной комнаты в другую, по наглухо, как подводная лодка, задраенной квартире. Удивляюсь, как точно и достоверно сумел описать Булгаков ту сцену в Иерусалиме. Да в такой хамсин, да с разыгравшейся мигренью, кого угодно на крест пошлешь. Сам повесишься, чтобы не видеть эту бордово-оранжевую мглу за окном. Земля это вообще или уже Марс? Разгулялась нынче погодка.

И как это Аркадий сумел уговорить меня тогда, в 1985-м, приехать сюда? Ирка чуть ли не волоком тащила в Нью-Йорк, вон какая недавно приезжала. Вся из себя, и муж при ней собачонкой бегает. Света, та ничего не говорила, просто ждала, надеялась до последнего, что не брошу, не уеду. Тоже сейчас неплохо устроилась, ну, лаются с мужем по вечерам, а чем там еще заниматься по вечерам — у них, говорят, из дома, как стемнеет, страшно выйти.

И вроде все есть, карьера, семья. А вот тянет, тянет вернуться в 1985-й год, что-то, видимо, я не так сделал тогда. Вот бы вернуться, разобраться. Помог бы кто, и я тогда брошу все и вернусь.

май 2002