Евгений ЧеширКо - 50/50

— Да вы что удумали?! Это ж ад какой-то! — закричал Иван.

— Нет, Ваня, ад у тебя начнется, если я вдруг позабуду память тебе стереть! За прощение тоже нужно расплачиваться. Всё, пойдем. Как говорится, добро пожаловать!..

— Бабка! Бабка!!!

— Чего орешь? Совсем уже из ума выжил?

— Всё, помирать буду.

— Ну помирай, чего орешь-то?

Федор Степаныч помирал с завидной регулярностью. Раз в неделю из комнаты обязательно раздавался его крик, сообщавший о скором планируемом склеивании ласт. Его жена, Клавдия Михайловна, уже давно привыкла к показательным выступлениям своего мужа и относилась к ним, как к очередному выпуску любимого сериала — вроде бы уже и знаешь сюжет, и концовку можно предположить, а все равно идешь смотреть.

— Чего опять удумал, старый? — спросила она, зайдя в комнату и подойдя к кровати, на которой в трагичной позе возлежал Федор Степаныч.

— Всё, на этот раз точно, — уверенно сообщил он, — вызывай попа, пусть отпевает.

— Вот дурной! Ты сначала помри, а потом уже все мероприятия будем проводить. Живого ж какой дурак отпевать будет?

— Ну, пусть придет, чаю пока на кухне попьет. А я уж постараюсь к его приходу подгадать. Чтоб два раза не ходил.

— Вот сколько лет с тобой живу, а все понять не могу — как я за такого дурака замуж-то вышла? За что ж мне наказание такое?

— А это потому что противоположности притягиваются, — улыбнулся старик, — но не в нашем случае. Я говорю — попа зови! Чего стоишь? Сейчас помру. Точно тебе говорю!

— Ой, да ты каждый раз точно помираешь, а как с кухни борщом запахнет, так сразу воскресаешь! Чудо прям расчудесное! Кому расскажи, не поверит никто.

Федор Степаныч прикрыл рукой глаза и откинулся на подушку.

— Вот в кого ж ты вредная такая? Послал мне Бог на мою голову…

— Слушай, старый, а давай я лучше тебе врача нашего участкового вызову?

— Не поможет мне врач, — сказал Федор Степаныч голосом, которому позавидовали бы лучшие артисты Большого театра, — всё, отжил я свое, пришло мое время…

— Так! Вот держи пульт от телевизора, включай и смотри. А у меня дел еще полно. Ясно?

— Вот же вредная старуха! Помереть по-людски даже не даст! — пробухтел старик и выдернул из рук старухи пульт.

Клавдия Михайловна вышла из комнаты и обернулась. Несколько секунд она смотрела на письменный стол, стоящий в углу комнаты, а потом, удостоверившись, что муж включил телевизор, подняла руку и поманила кого-то пальцем. Смерть нехотя поднялась и подошла к старушке.

— Я тебе говорила, чтоб ты сюда не ходила больше? — шепотом произнесла старушка.

— А чего это вы мне указываете куда мне ходить, а куда — нет? У меня вообще-то все согласно графику. А у мужа вашего уже давно все сроки вышли. Еще полгода назад.

— Слушай, ну договаривались же — или вместе с ним или никак!

— Ну, а что я сделаю, если не приходит мне на вас ориентировка?

— Ну раз не приходит, то и ты не приходи.

— У меня план, понимаете? Нельзя мне возвращаться с пустыми руками.

Старушка задумалась.

— Ладно, давай тогда как обычно. Ты ж по-хорошему все равно не уйдешь. Держи, — Клавдия Михайловна протянула руку. Смерть аккуратно взяла ее своими холодными костлявыми пальцами и прижалась к ней губами. Лицо старушки побледнело и покрылось маленькими капельками пота. Веки стали тяжелыми и начали давить на глаза. Через минуту старушка покачнулась и схватилась руками за стенку.

— Хватит, — еле выдавила она из себя, с трудом шевеля пересохшими губами.

Смерть отпустила руку, и та безвольно повисла у туловища.

— Тут даже на неделю не хватит, — сказала костлявая, — максимум — дня три, не больше.

— Ну хоть три дня твою морду противную не видеть. Все, иди уже с глаз долой, — старушка покачнулась и, придерживаясь за стенку, направилась в комнату.

— Чего ты? Плохо тебе? — старик убавил громкость телевизора.

— Да нет, Федь… Все хорошо, сердце что-то побаливает… Все хорошо. Пойду сейчас прилягу, пройдет все. Все хорошо, Федь, ты не беспокойся.

— Полежи конечно, полежи, Клав. Я пойду пока покурю.

Старик с трудом встал и вышел на кухню. Смерть стояла у холодильника, облокотившись на столешницу.

— Опять ты? Я тебе говорил — или с ней меня забирай, или чтоб духу твоего тут не было! Я тебе ее не отдам!

— Я ж вам говорила — нет на вас распоряжения. Так что вашу жену я с собой беру.

— Ну ты и карга старая! На, кровопийца, пей! А ее не трожь, поняла? На сколько там хватит?

Смерть обхватила протянутое запястье старика.

— Дня на три, не больше.

— Ну хоть так… И чтоб я тебя тут не видел эти три дня, поняла? Потом придешь, сразу ко мне. Только попробуй ее хоть пальцем тронуть!

— Как скажете, как скажете… — усмехнулась смерть и прильнула губами к руке.

В летнем кафе было немноголюдно. За одним из столиков сидела женщина и, улыбаясь, смотрела, как ее дочка ест мороженое, за другим уплетали борщ двое парней в белых рубашках, застегнутых на последнюю пуговицу.

— Раньше обед был, а сейчас бизнес… Этот, как его? Бизнес-ланч, что ли… Раньше рабочие были, а сейчас все менеджерами стали. Куда ни плюнь — в менеджера попадешь, — недовольно пробурчал старик, приближаясь к столику, за которым его уже ждали.

— Жизнь течет, меняется… С ней вместе меняются и люди, и названия, что тут такого, Федор Михайлович? — Смерть отодвинула солонку на край стола и смахнула с него несколько крошек.

Старик положил на стол шахматную доску и, крякнув от боли в ногах, опустился на стул.

— А вы чего так рано сегодня, мадам?

— Соскучилась, — улыбнулась Смерть, — давайте уже расставлять. Отыграться хочется, сил нет.

— Да куда вам?.. — махнул рукой дед. — Вы, конечно, игрок сильный, но эту игру все-таки люди придумали. У вас другие игры совсем.

— Ошибаетесь, Федор Михайлович, у меня игры такие же. Такие же пешки, кони, слоны… Кстати, мне в этой игре больше всего знаете что нравится? Что самого сильного ферзя иногда может побить самая захудалая пешка. Этот принцип справедливости соблюдается как на доске, так и в жизни. Только вот некоторые человеческие ферзи об этом часто забывают.

— Вам бы книги писать, — буркнул дед, — а не жизни косить.

— Каждому свое, — задумчиво откликнулась Смерть, — вообще, писателей не очень люблю. Постоянно меня в каком-то свете выставляют нехорошем. Какая я плохая, злая и ужасная. Разве вам в моем обществе неприятно?

Старик покосился на нее, но промолчал, выставив последнюю фигуру на доску.

— Ну что? Начнем? — дед потер руки и сделал первый ход.