Лев Рубинштейн - Скорее всего

“Это смешно, – сказал я, – а к чему ты это вдруг?”

“А я это вспоминаю всякий раз, – сказал мой товарищ, – когда слышу о том, что Россия создана для того, чтобы указывать светлый путь всему человечеству. Именно поэтому, чтобы ты знал, ее ненавидят, боятся и стараются от нее избавиться.

Или хотя бы расчленить и превратить в сырьевую колонию. А слышу я об этом в последнее время все чаще и чаще. А еще мы все время всех спасаем – надо, не надо…”

“А вот про это, – говорю я, – у меня тоже есть своя история. И тоже, кстати, не без участия собаки. Сам был свидетелем”.

Подмосковье. Жаркий летний день. Заваленный пластиковыми бутылками и разнообразно раздетой публикой пляж на берегу дачного пруда. Все как обычно: волейбол, пивко, брызги, визги, дети, собаки. Среди собак выделяется огромный черный ньюфаундленд. Его еще называют водолазом. Это который специализируется на спасении утопающих.

Так вот. Сидит эта громадная, но вполне на вид мирная и благожелательная зверюга на берегу пруда, в сомнительных водах которого повизгивают да пофыркивают резвящиеся дачники, и со сдержанной плотоядностью вглядывается вдаль. И вдруг, уловив неведомо какой тайный знак, она срывается с места, подняв нешуточную волну, плюхается в воду и с крейсерской скоростью устремляется в сторону отдельно взятого купальщика средних лет, беспечно плещущегося в мутной воде и флегматично поплевывающего кокетливыми китовыми фонтанчиками. Когда же эта жертва насильственного спасения увидела рядом с собой огромную мокрую башку черного левиафана, чьи намерения угадать было непросто, она, то есть он испустил страшный предсмертный вопль и изготовился, кажется, тонуть по-настоящему. В это время хозяйка водолаза металась по берегу и благим матом орала: “Джек, ко мне!”

Поколебавшись между унаследованной от предков миссией “принуждения к спасению” и благоприобретенной привычкой к послушанию, Джек выбрал все же послушание и с той же скоростью поплыл к берегу.

Недоспасенный купальщик, несмотря ни на что, тоже кое-как добрался до берега, где отзывчивые пляжники постарались укрепить его дух с помощью дружеских шуток и валидола под язык.

Поговорили мы с моим товарищем какое-то время о том, что умом все равно ничего этого не понять и аршином это никаким не измерить. И про особенную стать тоже что-что поговорили. И еще раз поговорили о том, что понять все это невозможно даже с помощью “звериных” метафор. Но и о том, что с этими метафорами, хотя они тоже ничего толком не объясняют, как-то все же веселее ничего не понимать.

Но тема собак все никак не желала оставить нас в покое. А поэтому мой товарищ меланхолично спросил: “Как ты думаешь, почему деревенские собаки так яростно облаивают проходящие мимо автомобили?” “Не знаю, – сказал я, – но если ты имеешь в виду специфическое отношение к Западу…” “Ладно, – перебил он меня, – Хватит уже об этом. Давай о чем-нибудь другом”.

Вот три маленькие истории, вроде бы ничем друг с другом не связанные. Первую я выписал однажды из какого-то информационного сетевого издания, а потому приведу ее в подлиннике: “Клиент румынской службы “Секс по телефону” напал на ее сотрудницу, с которой регулярно общался, после того как увидел ее лицо. В магазине он обратил внимание на знакомый голос. Подойдя к своей собеседнице, мужчина заявил, что воображал ее необыкновенной женщиной с идеальными формами и теперь чувствует себя обманутым, за что и отомстит”. Конец цитаты и истории.

Вторая такая. Когда-то мама моей старинной приятельницы являлась страстной и верной поклонницей артиста Жана Маре. Она смотрела все фильмы с его участием по многу раз, а всех знакомых и незнакомых мужчин постоянно сравнивала – не в их, разумеется, пользу – с победоносным французом, портрет которого, вырезанный из какого-то журнала, висел на самом видном месте ее кухни. Но однажды случился, что называется, момент истины. Пришли как-то к ее дочке две подружки, сидели на кухне, пили чай, трепались, обсуждали знакомых молодых людей. “Знаю я всех этих ваших кавалеров, – скептически сказала мамаша. – Ни рыба ни мясо. Вот мужчина!” – сказала она, молитвенно покосившись на заветный портрет. “Мужчина-то он, может, и мужчина, – безжалостно среагировала одна из девушек, – но ведь он же голубой”. – “Как голубой! Ты что!” – “А вы что, не знали, что ли?” – “Да не может быть!” – “Да точно. Это же всем известно”. Минуты две весьма почтенная дама, обремененная высшим образованием и кандидатской степенью по химии, сидела в полной неподвижности, переваривая информацию, враз перевернувшую все ее базовые представления о мироздании и о порядке вещей. Потом она встала, подошла к портрету и не без театральности сорвала его со стены со словами: “Ну, если так, то зачем он мне тогда нужен?”

И третья. Сколько-то лет тому назад я в компании нескольких московских стихотворцев был участником поэтического вечера в одном из залов города Кельна. Перед началом чтений один из поэтов, человек уже немолодой, отвел меня в сторонку и спросил: “Лева, а вы знаете, сколько нам заплатят за выступление?” – “Нет, – говорю, – не знаю” – “А я вот узнал. По триста марок”. – “Ну и хорошо”. – “Что ж хорошего-то. Я выступал недавно в Гамбурге, и там мне заплатили пятьсот”. – “А что, – спрашиваю, – здесь вам обещали столько же и обманули?” – “Да нет, – говорит, – ничего они не обещали”. – “Так в чем же, – говорю, – дело? Сколько могут, столько и платят”. – “Но я-то рассчитывал на пятьсот. Ведь в Гамбурге же…” Разговор явно зашел в тупик, и я каким-то образом сумел отвязаться от его явно бесперспективных притязаний. Но он уже не мог успокоиться и отзывал в сторонку то одного, то другого коллегу с тем же разговором. Через некоторое время он снова подошел ко мне, при этом лицо его, до этого предельно озабоченное, показалось мне едва ли не просветленным. “Лева, – сказал он, – я, кажется, нашел выход из положения. Я собирался читать двадцать пять минут, а буду читать всего пятнадцать. По-моему, это будет справедливо”. А по-моему, не очень. Но я уж не стал ему этого говорить. Не стал я ему говорить, что за краткость-то я бы как раз и доплачивал. Зачем рушить стройную, хотя и хрупкую систему?

Чем же, действительно, можно объединить все эти бесхитростные сюжеты? В общем-то ничем, кроме того, что все они – об обманутых ожиданиях. Об обманутых ожиданиях, кои и являются истинной причиной большинства наших крупных и мелких бед.

Требуется мораль? Пожалуйста. Мы много страдаем от несоответствия жизни нашим о ней представлениям. Кто сказал, что жизнь сложнее, чем наши представления о ней? Ничего она не сложнее. Может, она даже и проще. Она просто другая – такая, какая есть. И мы такие, какие есть. И принимать друг друга хорошо бы научиться такими, какие мы все есть. И не надо говорить, что это страшные банальности, – сами знаем. Но, во-первых, я убежден в том, что банальностью обычно называют то, что ближе всего располагается к тому, что обычно называют истиной. А во-вторых, эти самые банальности приходится повторять снова и снова. С чего бы это?