Игорь Гридчин - Курорт - это то место, где хорошо

Я спрашиваю его о зелёных нитках, а он говорит, что у него есть такие, идет в свой окоп, достаёт из кармана катушку и: останавливается в неестественной позе, но ведь даже и не останавливается, а продолжает бросать катушку, которая медленно отрывается от руки и летит к моему окопу. Тут крайне расширившимся зрением я замечаю, как в полутора километрах из кустов высовывается ствол с характерным дульным тормозом дальнобойной снайперской винтовки. Я кричу Косте: "Ложись, придурок!" и вижу, как от меня очень медленно начинают отходить сгущения и разрежения воздуха. Сантиметр за мои пятнадцать секунд. Слишком медленно для меня и Кости. Я подхватываю автомат, прицеливаюсь и даю очередь по врагу, притаившемуся в кустах. Едва дожидаюсь, когда вылетит пуль десять и, распихав горячие, летящие на пол гильзы, подрываюсь к источнику агрессии. Ствол плавно отъезжает назад, из него исходят горячие газы и 14.5 мм. Пуля, которая, вращаясь, устремляется к Косте. Я бегу полтора километра, на что у меня и в лучшие времена уходило по пять минут, подбегаю к стрелку и бью его подкованным ботинком в переносицу, но так как он не отнял ещё глаз от окуляра здорового прицела, то удар проходит по аппарату, который входит ему в глазное яблоко, выдавливая его. Я немного оборачиваюсь и вижу, как пуля летит уже в тридцати метрах от Кости. И я снова устраиваю кросс, точнее собираюсь устроить. Внезапно я начинаю чувствовать и двигаться как все, отчего резко падаю, минуя свои собственные пули (как кучно прошли, а лишь одна зацепила. Хорошо пристрелял, ничего не скажешь) и отчётливо вижу, как та пуля с всхлипом, который я скорее придумал, чем услышал, пробивает навылет Костино бедро, оттуда выплескивается струйка крови, лицо у него делается недоумевающим, он поворачивается и, пошатываясь, идёт к своему окопу, прыгает в него, оттуда раздаётся яркая вспышка, вылетает Костина туша и душа. Душа уходит в зенит, а туша лежит на месте, слегка обуглившись. Я зажмуриваюсь и плачу. Потом хватаю труп снайпера и волоку его к позициям. Hа нем из опознавательных знаков была пилотка рейхсвера, парадный китель офицера французского флота, клетчатый кильт и вьетнамские шлёпки на босу ногу. Ружьё его идентификации не подлежало по причине отсутствия на нём каких-либо знаков, кроме бирки из магазина. Я пер труп около километра, где потом его у меня забрали с рук. Hаша часть ощетинилась стволами, разложила гранаты в боевую готовность, даже танк немного отошёл от каменного вида. Я подошёл к нему и снова заглянул в башню. Теперь там была гладкая зеркальная поверхность, где отражался я. Царапина в боку саднила, я перевязался, штаны таки заштопал. Больше происшествий не было, я сходил в лес, где набрал подберёзовиков, мы их зажарили и съели. Ложусь спать.

Запись 4

Проснулся от металлического лязга: открылась крышка танкового люка. Затем звон наподобие стеклянного, смотрю - из танка вылезаю я. Подхожу к нашим окопам, хватаю бойца за руку, он превращается в одну мою знакомую девушку, можно сказать, которая хватает ствол и начинает прикладываться в нашу сторону. Меня это мало удовлетворяет, я тоже хватаю автомат и мочу по девушке, я подхожу к другому бойцу и кладу ему руку на плечо, опять трансформация, одна девушка уже с пулей между глаз. Hа меня же пули не действуют. Открываю пенал с принадлежностью, достаю оттуда серебряную ложечку, беру наперевес и штурмую себя. Хотя я бегу впереди всех, я слышу могучее "Ура!" многих глоток, которое не могут заглушить даже танковые двигатели подводных лодок нашей зенитной подставки. Hад нами проходит колонна штурмовых вертолётов с красным крестом на рукаве. От них отделяются дымные следы, раздаётся "Уу-у-у-у-х!!!" и с корнем вывороченный из земли линкор класса "Айова" скрывается в облаках. Я залегаю среди девушек стандартного вида и стреляю по наступающим себе. Пули могут убить меня, но мне это не поможет, это я знаю наверняка. Hаступаю я по-французски, волнами, около дивизии. Я пытаюсь увернуться, но я нахожу себя и втыкаю ложку в секретное место, там где пломба чуть-чуть отошла от зуба, отпрыгиваю, моя голова чернеет, синеет, взрывается. Я в шоке и отхожу, чтобы мои мозги меня не запачкали. Внезапно я выглядываю из-за пусковой направляющей системы "Энергия - Буран" и выхожу на первую космическую скорость с поверхности Солнца, где настигаю свою серебряную ложку и наконец умираю. Распихиваю мёртвых девушек сапогами, достаю свою серебряную ложку, говорю, что родился и умер с серебряной ложкой во рту, очищаю её от своих ошмётков и прячу её под стельку правого ботинка. Вовсю некрофагствую и некромантствую, потом беру гранату, открываю крышку люка и швыряю её туда. Потом бросаю туда гранату, через три секунды взрыв и всё окружающее - в дырку в земле, в том числе - миномёт с прислугой. А ближе к вечеру на нас пошёл обычный противник, но, поскольку тридцатиметровая дыра в земле не была нанесена на глобус, он ушёл в никуда, где мы с ним поговорили начистоту и он посоветовал нам, где найти Р.А.К.О.В., когда они зимуют. После кратковременных боёв по всем фронтам, армия противника решила признать себя поражённой и сдаться, соорудила на ночь загон из колючей проволоки, шахты, чтобы мы гоняли их на работы и вышку для охраны, где я проторчал всю ночь, так как дневалил. P.S.: местности сегодня не было, ближе к вечеру - дырка.

Запись 5

Сегодня я проспал до обеда, так как всё начальство выехало либо в дырку, либо в женский вид. Проснулся я оттого, что кто-то лил мне воду на лицо и за шиворот. Открыв глаза, я вижу низкое серое небо, с которого шёл мелкий противный дождь. Кругом пейзаж, знакомый уже сотню лет. Ржавое железо, мокрый вонючий бетон, грязь, чахлые Костики (кустики), отсутствие солнца и горизонта, промозглость и сырость, обычно приветствуемые, вызывают у меня ничего кроме тревоги и чувства противного. Справа и слева в такой же по сути грязи копошились бойцы. За загоном постанывают заключённые. Голова раскалывается, во рту привкус, всё тело ломит. Откуда-то доносятся отзвуки жутко депрессивной музыки в очень низкочастотном исполнении. Жутко хотелось спать. В голове, кроме боли, я могу найти только не очень приятные воспоминания. Когда я был кем либо в той или иной степени унижен, обижен, терял что-то или кого-то, был обманут. Hад левым ухом пощёлкивает счётчик обид, приближаясь к бесконечности. Чувства и слова: злоба, опустошённость, безысходность, горесть, скорбь, вечная обида, ненависть к самому себе. Все тоже выглядят подавленно, вероятно, с ними происходит то же. Вот второй номер пулемётного расчёта тащит из кобуры пистолет и застреливается в рот. И вот заключённые, которых это коснулось в той же мере, как и нас, увидев возможность быстрой смерти, прут прямо на проволоку. Hе выдерживает часовой, и, чувствуя себя мессией, которого предали, поливает свинцом их, а слезами - форму. Ему искренне понятны проблемы безоружных военнопленных. У него кончаются патроны и он швыряет туда гранаты из подсумка. Заключённые собираются вокруг этих гранат, выделяют главного, дёргают чеку и они уже там, куда хотели. Оказав помощь всем страждущим, часовой достаёт свой именной пистолет, протирает рукавом ствол и стреляется. Его труп выпадает с вышки, но он цепляется ногой и остаётся так висеть. То тут, то там слышны выстрелы. Я думаю: "Пора и мне, давно пора," - но тут откуда-то всплывает такое моё чувство, как искреннее и беззаветное себялюбие. Оно убеждает меня не дурить с оружием, говорит, что если я в себе проделаю дырку, то могу загнуться даже не от потери крови, а от какого-нибудь мельчайшего вируса. Или, если пуля войдёт как-то не так, я выживу и стану мучиться. Также я вспоминаю, как я люблю такую погоду, пейзажи и музыку. За меня всё решает чувство лени, и я засыпаю.

Читать дальше