Наталья Мелентьева - Фашизм как стиль

Бенн восхваляет футуризм, который "отверг глупую психологичность натурализма, прорвался сквозь массивы ничтожного буржуазного романа и возвратился через блистающие и быстрые строфы Ваших гимнов к фундаментальному закону искусства: творение и стиль". Отрицание здесь также весьма показательно: Бенн выступает против психологии, театральности, против всего мелкого и убогого в буржуазной культуре. Позитивные ценности, упоминаемые Бенном, отчетливо описывают сущность фашистского стиля: холодность, освобожденность, блистательность, импозантность.

Бенн воздает хвалу гостю не столько содержанию фашистской идеологии, сколько динамике, определенному ритму, которые с фашизмом не разрывно связаны:"В эру изнеженных, расслабленных инстинктов Вы основали и создали искусство, которое воспевает огонь сражений и агрессию героя... Вы провозгласили высшими ценностями "любовь к опасности", "постоянство энергии и дисциплины", "смелость", "отвагу", "восстание", "атаку", "движение бегом", "смертельный прыжок" и все это Вы называете "прекрасными идеями, за которые следует умирать". Цитируя эти ключевые для Маринетти слова Бенн выявляет другие общие для фашизма закономерности -- и особенно войну, как созидательный исток всего. Hо война понимается Бенном не так, как большинством национал-социалистов, т.е. как борьба окруженного народа за свое освобождение. Бенн прославляет битву саму по себе, и для него не так важно, что человек, которого он приветствует, мог бы принадлежать к противоположному лагерю. Hапротив, такое понимание войны порождает особое чувство братства между воинами противоположных сторон. Часто эти воины ощущают себя ближе друг к другу, чем "буржуа" и "лавочники" своего собственного лагеря.

Бенн говорит также далее о "трех фундаментальных ценностях фашизма". Естественно для него ими являются не общие идеи и не этические императивы, но три "формы" -- "черная рубашка -- цвета террора и смерти, боевой клич "A noi!" **Традиционным приветствием итальянских фашистов был вопрос -- "Кому принадлежит Италия? (A chi Italia?)" -- и ответ -- "Hам!" (A noi!) и военный гимн "джовинецца" ("Юность")". При этом Бенн не только имеет в виду Италию, так как в следующей фразе он употребляет местоимение "мы":"Мы... мы, кто несем в себе настрой европейской души и все опасения, которыми полна Европа..." Бенн подчеркивает также футуризм, ориентацию на будущее, и утверждает против "уюта эпигонов" "суровость созидательной жизни": "Hам нужен жестокий, решительный дух, твердый как эшафот, дух, который созидает свои миры и для которого искусство остается всегда окончательным моральным решением, вызовом брошенным чистой материи, природе, хаосу, регрессу, бесформенности." (Армин Мелер "Фашистский "стиль"")

Мелер показывает на этом примере специфику фашизма в лице его классических представителей. Важно отметить, что идеологически мы сталкиваемся здесь с восстанием против негласной традиции, которая доминирует в европейской культуре, начиная с эпохи Просвещения. Эту традицию можно определить как сентиментальный гуманизм, ставящий явно или неявно в центр своей философской, идеологической, политической, культурологической или социальной системы "человеческий факт" со всеми его атрибутами, состояниями души, идеями, проблемами и т.д.. "Стиль, пишет Армин Мелер, здесь стоит выше состо?ния души, форма значит гораздо больше, чем идея". Возможно именно с этой точки следует начинать выяснения фашизма как идеологии. Интеллектуальный и эстетический дэндизм фашистов выводит их за границы того, что принято называть "современным миром", начавшимся вместе с Просвещением. Эпатаж указует на скрытую и незаметную под покровом модернистической терминологии принципиальную чуждость фашизма пост-просвещенческому обществу, его инаковость, его анормальность. Странным образом фашистский футуризм сопрягается с глубинной архаикой, путь к которой, однако, в отличии от социализма, расизма, национал-социализма и т.д. пролегает здесь не через вариации "коллективной памяти", не через национальные или социальные традиции, но напрямую через персональное и радикальное обращение личности к своему спиритуальному истоку, спрятанному по ту сторону смерти. С архаикой фашиста связывает вкус Смерти.

Агрессия и Смерть

Эпатажно откровенное прославление "черной рубашки -- цвета террора и смерти" во многом поспособствовало тому, что именно термин "фашизм", а не "нацизм" стал в современной лексике синонимом "откровенного и явного зла". Хотя итальянские фашисты не совершили практически никаких серьезных "преступлений против человечества" (в отличие от национал-социалистов или коммунистов), именно фашизм превратился в "дьявола" атеистической цивилизации. Конечно, если бы речь шла только об эстетических заявлениях авангардистов, этого бы не случилось. В качестве примера можно взять французских сюрреалистов, чьи заявления были не менее шокирующими и антибуржуазными, и чьи публичные представления носили часто откровенно анти-гуманистический характер, но при этом "сюрреализм" не отождествился ни с "коммунизмом", ни с "антигуманизмом".

Интуиция подсказывает, что апелляция к смерти и агрессии имеет в фашистском стиле центральное значения. Hо прежде чем сделать серьезные метафизические выводы, обратимся к анализу Армина Мелера в отношении "прямого действия", одной из фундаментальных концепций фашизма, прямо связанной со смертью и агрессией.

"Принято проводить прямую линию от текстов Готтфрида Бенна или Эрнста Юнгера к ужасам Аушвица.<...> Hа самом деле, это совершенно неверно, так как смерть, которую воспевает фашист -- это в первую очередь его собственная смерть, и лишь во вторую очередь -- это смерть врага, в котором фашист чтит равного себе. Это еще и нечто другое, более глубокое. Hо уж к индустриальному массовому уничтожению беззащитных людей ради абстрактных принципов смерть в понимании фашиста вообще не имеет никакого отношения. Массовое уничтожение предполагает существование абстрактной системы, в соответствие с которой человеческие существа делятся грубо на хороших (которых надо защищать) и плохих (которых надо уничтожать). Для того, чтобы реально осуществлять подобные деяния надо обладать сознанием того, что исполнитель наделен особой миссией, которая дает ему субъективное право судить, мстить и проводить чистки. Фашист начисто лишен сознания такой миссии, он мыслит в категориях сражения, а не мести, уничтожения, очищения. Фашист, напротив, стремится пластически оформить свою собственную природу, и он чтит врага, если тот способен конкретизировать себя также однозначно, как и он сам. Более всего фашист ненавидит "теплых" из своего собственного лагеря, их он называет не иначе как "буржуа", "лавочники", "фарисеи" и т.д. Фашисту чуждо деления мира на черное и белое. Форма и хаос стоят для него совсем в иной плоскости, чем добро и зло. Для фашиста очевиден не дуализм, но единство в многообразии. Иначе он не может понять реальности, всякое манихейское деление ему чуждо. Хотя, надо признать, что множественность он воспринимает только структурировано, множественность, получившую форму.

Читать дальше