Алексей Караковский - Requiem

Алексей КАРАКОВСКИЙ

REQUIEM

Я нашел старую пожелтевшую тонкую тетрадку, на обложке которой моей детской рукой написано слово "РОБОЧКА". Надпись сделана, предположительно, когда мне было три года , и "РОБОЧЕК" у меня было несколько десятков. В них были какие-то дурацкие детские стишки, рисунки карандашом и кое-что еще. Сейчас, найдя эту тетрадь, я словно возвращаюсь обратно, но поздно. Все ушло. Самое раннее детское воспоминание - полтора-два года. Я сижу в кухне на коленях у матери, мать с бабкой пьют кофе. Помню, никуда не денешься... Зачем я так старательно пытаюсь вспомнить все те события, которые никакого значения не имеют, и были, собственно, безумно давно? Все просто. Это опять та же мысль, которая не дает мне покоя, начиная с момента рождения. ачалом начал была некая нежная и тихая музыка, сыгранная, видимо, симфоническим оркестром. Я слышал ее тысячу раз во сне, узнавал каждый раз, но, просыпаясь, забывал. Я научился играть на сотне музыкальных инструментов, но тщетно - музыка не вернулась. Более того, чем больше я старался подобрать, тем реже она являлась мне во сне. А днем на скрипке выходили лишь мертвенные серые самопародии, и я, нетерпеливым жестом кладя скрипку на стол, шел на балкон курить. Всю свою разумную жизнь я каждый день брал скрипку и каждый день клал ее на стол. Это переросло в манию. Я ставил на ночь с собой диктофон - не помогало. юхал кокаин - музыка не приходила. Вообще на наркотические средства музыка отвечала равнодушным отсутствием. Так прошло девятнадцать лет моей жизни...

Осень... Осенью я курю "Беломор", чтобы мерзость папирос сочеталась с мерзостью этого времени года. А что делать! Холодно, противно и идти некуда. Домой? Дома - моя скрипка. Я боюсь ее. А на улице - дождь, и люди ходят полурастворенные в нем, лишь я одинокой тенью рыскаю по подворотням, опасливо прижимаясь к стене. С каждой новой папиросой во рту нарастает вкус блевотины. Курю еще. Вчера вечером я ехал в метро под какой-то таблеткой и увидел нечто... "Станция "Волгоградский проспект"... Осторожно, двери закрываются, следующая станция "Волгоградский проспект". Проехал минуты три, и правда - станция "Волгоградский проспект". С интересом слушаю голос, объявляющий станции: "...следующая станция "Волгоградский проспект". Станцию "Волгоградский проспект" я проехал четыре раза подряд и только потом услышал: "...следующая станция "Текстильщики". Я был в полной уверенности, что это было 14 октября. о что-то у дверей моей квартиры заставило меня спросить у проходящей мимо соседки, какое сегодня число. Так и есть. Восемнадцатое. Четыре дня я ездил куда-то в метро и запоминал только то, что проезжаю станцию "Волгоградский проспект". Я пытался узнать у знакомых, не видели ли они меня за последние четыре дня, но никто ничего не знал. Одному Богу известно, где я был и чем занимался. Амнезия. о вот я беру в руки скрипку и мелодия летит птицей в небо... разбиваясь вскоре о потолок. Это опять не ЭТА музыка. Я ничего не вспомнил. Кладу скрипку на стол и иду на балкон, на ходу вытряхивая из мятой пачки папиросу. а балконе холодно. Даже огонь на конце папиросы замерз и почти покрывается льдом. Я выкидываю окурок и иду спать, в надежде услышать ночью эту музыку. ...Я иду по цветущему холму в направлении черных скал, утопающих в заходящем солнце. а краю обрыва сидит мальчик и держит флейту в руках. - Можешь ли ты мне помочь? - спрашиваю я его. ет, - отвечает он, - тебе не поможет никто, потому что ты забрался туда, куда запрещено заходить людям. Поэтому, пока ты человек, ты не добьешься своего. - Тогда хотя бы сыграй мне. - Тебе это не поможет, но я сыграю тебе... Утром, просыпаясь, хватаю скрипку, но врет первая же нота и я понимаю, что это совершенно бесполезно. Кладу скрипку на стол и иду курить, совершенно опустошенный. Заходя в метро, показываю тетушке на контроле свой проездной и замечаю у нее на стекле будки документы каких-то непонятных людей, видимо, утерянные. Почему-то мне кажется, что эти люди давно умерли. С таким чувством спускаюсь в метро и еду в институт на занятия, впервые за неделю. - Здорово, старик, как дела? - спрашивает на бегу однокурсник. - Живу, как видишь, - отвечаю и проскакиваю в аудиторию. Семинар ведет доцент Сытин. - А что Вы можете сказать по этому вопросу, спрашивает он меня. Я монотонно и скучно, так же, как и он, отвечаю ему по теме. Придраться не к чему, он, скрепя сердце, засчитывает ответ. Затем спрашивает тему прошлого семинара (невзначай), и все начинается сначала. К концу занятия я довожу его своим пофигистичным видом, и он, дав задание на следующий семинар, уходит на шесть минут раньше, сердито хлопнув дверью. Следующая лекция есть, но ее как бы и нет. Я знаю наперед, что там будет, и мне неинтересно. Иду пить вино с сокурсниками, в том числе со старостой моей группы. Скучно. Еще было бы скучнее, если бы так было каждый день, но я в институт езжу редко, только когда надо сдавать текущие хвосты, и реже просто так, как сегодня. Собственно, днем делать нечего. В институт не езжу не потому, что есть чем заняться кроме него, а потому, что там скучно и хочется спать. Весь последующий день сижу в библиотеке или, что реже, гуляю по Москве в поисках выпивки или случайной подработки где-нибудь на рынке или что-то типа этого. Езжу по городу с фотоаппаратом и снимаю разные разности - для себя. За последние четыре года этой деятельности собрал три альбома фотография, в том числе альбом под названием "Худшие примеры российской архитектуры XX века", куда входит большой раздел "Антология московских помоек первой половины 90-х годов XX века". Фотографирую, за редкими исключениями, только в цвете, а потом долго любуюсь на результаты проделанной работы. Показал как-то раз сестре, но когда она спросила, зачем все это, я не нашел, что ответить, и больше не показывал никому. Возвращаюсь домой в переполненном вагоне. а станции "Спортивная" (святая станция имени лужниковского рынка) поезд надолго останавливается. Машинист своим голосом рвет связки динамика: "Отпустите двери! Двери отпустите! Если вы не отпустите двери, поезд дальше не пойдет! Это вы должны торопиться, а не я!" Маленький ребенок на другом конце вагона громко и картаво повторяет за машинистом несколько раз: "Отпустите двели!" В конце концов поезд плавно едет дальше. Впрочем, на станции "Парк Культуры" объявляют, что "поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны". Я выхожу из вагона и, видя разномногообразие толпы вокруг, решаю выйти из метро на Остоженку. Иду по улице, держа фотоаппарат в руках мало ли что можно встретить на пути. Вдруг здание церкви где-то довольно близко привлекает мое внимание. Я спускаюсь в переулок и, наконец, выхожу к церквушке, точнее, к высокому дощатому забору, окружающему ее.