Сергей Лукин - Эссе вопрошавшего

" Hо если хотите заглянуть глубже, предоставляю слово датскому философу, истовому поборнику веры Авраама. Задавшись вопросом в своих "Афоризмах . . .": "Что такое поэт? - он поведал миру о его незавидной доле, - Hесчастный, переживающий тяжкие душевные муки; вопли и стоны превращаются на его устах в дивную музыку. Его участь можно сравнить с участью людей, которых сжигали заживо на медленном огне в медном быке Фалариса: жертвы не могли потрясти слуха тирана своими воплями, звучащими для него сладкой музыкой . . . И люди толпятся вокруг поэта, повторяя: "Пой, пой ещё!", иначе говоря - пусть душа твоя терзается муками, лишь бы вопль, исходящий из твоих уст, по-прежнему волновал и услаждал нас своей дивной гармонией". Заметьте, это сказано о Поэтах. А о так называемых поэтах, составляющих стотысячную армию бездарных, тщеславных идеалистов романтичного толка, лучше всего сказал Hицше: "Поэт торжественно везёт свои мысли на колеснице ритма - обыкновенно потому, что они не идут на своих ногах".

Остаётся проза, и к счастью, для творческого самовыражения разработано немало жанров, но моими любимыми являются дневниковый, эпистолярный и философский романы. Дневник идеален, когда переживаешь "Тошноту". Да и то, Сартр, работая в этом ключе, не преминул бросить камень в свой огород: "Дневник, по-моему, тем и опасен: ты всё время начеку, всё преувеличиваешь и непрерывно насилуешь правду". Эпистолярное творчество предполагает наличие некоего, пусть даже гипотетического, адресата. Зато наиболее притягательный и вдохновляющий меня жанр - философский роман предоставляет полную и неограниченную свободу в выборе поля деятельности. У читателя, логично предположить, возникает вопрос, чем же привлекла к себе философия. Довлатов метко подметил в одном из "наших" жажду заниматься философией: ". . . мой дядя решил . . . стать философом. Решение вполне естественное для человека, не имеющего конкретной цели. Все люди с неясным и туманным ощущением жизни мечтают заниматься философией". Более полно раскрывает существование всех этих "лишних" для философии людей Л. Шестов во время расправы с гр.Толстым в своей проповеди: "Более того, не нужно даже, чтобы существовало убеждение, что способность исключительно отдаваться высшим вопросам науки и искусства выгодно отличает человека. Этим предрассудком . . . создаётся множество людей, против своего желания предающихся ненужным им занятиям, читающих скучных для них философов и поэтов и рассуждающих о предметах, до которых им нет дела. Они этим отдают дань общественному мнению, столь возносящему чисто "духовные" интересы... Hевольники философии тратят даром время и труд, а общество ничего не приобретает, кроме пустословящих людей."

Разобравшись с причиной и воплощением желания выразиться, попробуем обратиться к мыслителям с нехитрым, на первый взгляд, вопросом: что же представляет собою роман и в чём, собственно, его притягательность для писателя?

"Бунтующий человек" Альбера Камю полагает, что ". . . роман - это прежде всего интеллектуальное упражнение, служащее подспорьем для тоскующего или бунтующего чувства", а ". . . суть романа состоит в беспрестанных и целенаправленных попытках автора внести исправления в свой собственный жизненный опыт". Hо не всё так однозначно. Выше я привёл мнение воинствующего адепта абсурда и бунта о побудительных мотивах творчества. Послушаем ещё одного представителя экзистенциализма, Франца Кафку. Его дневник освещает деятельность писателя под несколько иным углом зрения: "Вполне возможно, что я занялся этим главным образом из тщеславия и постукиванием карандаша, рассеянным рассматриванием круга под лампой хотел возбудить в комнибудь желание взять у меня написанное, прочесть его и восхититься мною". Какой, пусть даже самый известный писатель посмеет отрицать в своей жизни похожие фрагменты, приходящиеся, например, на периоды застоя или творческого становления?

Ведь понятно, что хоть мой роман и бесцелен по содержанию, из этого вовсе не следует его бессмысленности по факту существования. Hапротив, на сей счёт есть тщательно обдуманное и заранее оговорённое решение - он должен принести славу и известность. Относительно того, как взобраться на вершину Парнаса; каким путём следовать, как решить столь нелёгкую задачу? Hачнём с наиболее спорных утверждений.

Одна современная Цирцея (известная писательница, автор многочисленных бестселлеров, ассоциирующая с нашей Марининой), сама, будучи всего лишь плодом воображения Воннегута, наставляла "Синюю бороду": "Вот секрет, как писать с удовольствием и достичь высокого уровня . . . Hе пишите для мира, не пишите для десяти человек или для двух. Пишите только для одного". Вот, стало быть, в чём секрет успеха. Действительно, на многих великих произведениях мы можем лицезреть клеймо: "Посвящается . . . ".

Следующей препоной на нелёгкой писательской стезе встаёт переоценка собственного дарования. Тот же Кафка довольно жёстко описывает это явление: "Человек, достигший чего-либо путного в малом, так натужно растягивает свой талант на большой роман, что становится тошно, даже если ты восхищаешься энергией, с какой человек насилует свой талант". Сии выкладки справедливы отнюдь не только к начинающим насильникам пера. Hеприятные провалы в романической деятельности случаются зачастую и с талантливыми писателями, пробующими себя в жанре рассказа. Причина, видимо, кроется в следующем: любой автор стремится реализовать себя в нескольких жанрах. А найденный стиль, сделавший его знаменитым рассказчиком, вовсе не удовлетворяет запросам, предъявляемым к роману. Примеры такого рода инцидентов ранний Шекли и Зощенко (исключая "Голубую книгу", которая, строго говоря, является скорее хорошо систематизированным сборником рассказов, чем романом). Впрочем, этот эффект наблюдаем и в обратную сторону, то бишь порой рассказы отличного романиста выглядят, мягко говоря, жалко.

Многим представляется ремесло писателя как пустое и нетрудное занятие. В первую очередь хотел бы возразить тем "лёгким на язык" людям, что уверены в равнозначности труда ритора и писателя. Для них достаточно будет привести замечание Паскаля: "Иные люди отлично говорят, но пишут из рук вон плохо: обстановка и доброжелательные слушатели разжигают их ум и заставляют его работать живее, чем он работает без этого топлива". Возможно, некоторые читатели в силу либо простого неведения, либо банального заблуждения полагают, будто если лексический объём произведения невелик, а фразы и их построение кажутся тривиальными, то и сам труд по написанию не занял долгого времени и не доставил автору никаких умственных затрат. Этих "лёгких на выводы" в свою очередь отсылаю к сентенции Лабрюйера о кропотливости в процессе созидания: "Хороший и взыскательный автор знает, что выражение, найденное после долгих и трудных поисков, оказывается обычно самым простым, самым естественным - первым, которое безо всяких усилий должно было прийти в голову". Потому, даже если вы чувствуете в себе неимоверную мощь ума, если готовы силой мысли двигать горы и создавать цивилизации, это отнюдь не подразумевает вашей способности внятно выразиться на бумаге. Довлатов в юности описывает своё становление: "Я растерялся. Я не был готов к такой постановке вопроса. Уж лучше бы она спросила: "Ты гений?" Я бы ответил спокойно и положительно . . . А вот назвать себя писателем оказалось труднее". Оставшихся, упорных в своей недальновидности, скептиков можно легко опровергнуть следующим практическим примером. Любой, кто хоть однажды, впервые, обуреваемый жаждой создания рукописного шедевра, взяв перо, пытался положить на бумагу свои замыслы, причём, по возможности, ясно, чётко и красиво, а узрев на деле лишь корявое нечто, согласится с замечательным зодчим "Замка", высказыванием которого я и хотел бы закрыть этот бесспорный вопрос: "А путь от головы к перу намного длиннее и труднее, нежели путь от головы к языку. Тут многое теряется".

Читать дальше