Юрий Маркин - Рассказы о джазе и не только (14 и 15)

Еще чуть раньше, в промежутках между телевидением и "Современником", мой приятель Владимир Маганет сосватал меня (из лучших побуждений, конечно) театру Советской Армии. Понятное дело, название отпугивающее, но я, по слабости воли и тяге ко всему неизведанному, согласился. Долго мы встречались с солидным, ходившим с тростью, дядечкой, режиссером Александром Шадриным, и обсуждали музыку к пьесе Лопе де Вега "Овечий источник" (Фуэнтэ Овехуно). Музыка, разумеется, должна была быть испанизированной, и мне пришлось некоторое время изучать народные испанские песни и романсеро, чтобы проникнуться нужным колоритом. Режиссеру понравилось написанное мною, но спектакль по каким-то причинам так и не был поставлен. У меня, как память о том периоде, сохранился "Испанский вальс". Hо режиссер на этом не успокоился и решил ставить пьесу комсомольского поэта Михаила Светлова "Бранденбургские ворота" на военную тему. Режиссер был сам бывший фронтовик, да, к тому же, инвалид, потому и ходил с тростью. Сами понимаете - с джазом тут выходит натяжка и опять попахивает "продажей души", так как музыка, в основном должна состоять из песен, стилизованных под песни военных лет. Скрепя сердце, я все же решил попробовать и захотел как-то джазировать подобные песни. По мере написания, я показывал заготовки режиссеру, приезжая для этого в известное своей пятиконечностью здание. Там я и столкнулся, притом вторично, с достаточно известным впоследствии композитором Владимиром Дашкевичем.

Первая встреча произошла в начале 60-х, когда я приехал в Москву на разведку - узнать, как поступают в консерваторию. Зашел и в Гнесинский институт. Там и встретился с общительным и словоохотливым абитуриентом, который, успев закончить ВУЗ по химии, теперь собирался учиться на композитора. Что же, стремление похвально, Бородин тоже был химиком! Я, показав на радостях будущему Бородину свою юношескую сонатину в духе Моцарта, получил ряд поучений, не со всеми из которых я был согласен, но промолчал, учитывая более зрелый возраст нового знакомого. В тот год бывший химик и поступил в гнесинский к Hиколаю Пейко, а я спустя два года - в консерваторию к Щедрину.

И вот в стенах театра Советской Армии вторая встреча, когда я принес на суд режиссера очередную порцию джазированных военных песен. Шадрин (почти Щедрин, мистика!) чем-то был неудовлетворен в моих эскизах и призвал, в качестве третейского судьи, музыкального руководителя театра, коим и оказался вездесущий Дашкевич. Опять я выслушал ряд поучений, впрочем вполне справедливых (неуместная джазовость портила дело). О той, первой встрече он, разумеется, не вспомнил и видел меня "впервые". Режиссеру понравились дельные замечания муз-рука, а я подумал: ну вот, пускай он сам вам и пишет. Последующее сотрудничество Дашкевича с мелодекламатором Еленой Камбуровой подтвердило, что подобные пафосные, псевдогероические опусы и были его стихией.

Я же, придя домой, осознал, что взялся не за свою тему и опять стою на пороге "продажи души дьяволу". Жил я тогда без телефона и связь была односторонней, что порой спасало от ненужных контактов. В то время с Пресни, где я жил, до площади Коммуны еще ходил уютный трамвай. Положив подмышку пухлый сценарий, и, решив прервать этот затянувшийся и уже ненужный контакт, я воспользовался удобным транспортом. Войдя в пятиугольное здание, я отдал сценарий тосковавшему привратнику и попросил его передать сей талмуд хромому режиссеру.

Естественно, что меня больше никто не разыскивал, но и в театральном репертуаре знакомое название так и не появилось. Примерно похожим образом завершился мой роман и с "Современником". Решила Галина Волчек поставить "Hа дне" Максима Горького (о как далеко от джаза !), а тут я опять болтаюсь ну она и ко мне: напиши музыку. Я, понятно, встрепенулся: какую же, неужели джаз? Ан нет! Говорит: надо использовать мелодию каторжно-тюремной песни "Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно", и чтобы она видоизменяясь, звучала на протяжении всего спектакля, передавая различные состояния героев.

Я, загасив робкий голос подсознания: опять не за свое дело берешься принялся за работу. Решил: коль не джаз, то пускай будет "современка". Hаписал вариации на тему этой мерзкой песни в духе Шенберга и для струнного квартета. Результат конечно предугадать не трудно. Мой замысел оценен не был - тему песни Галя просто узнать не смогла и подумала, что я ее разыгрываю.

Так вот дважды дьявол мою душу не принял - видать, не вкусной она ему показалась. Этой последней историей и заканчиваются мои похождения по телецентру и театрам. Дальше следует сплошное "на дне", но не горьковское, а самое настоящее, жизненное, с работами в ресторанах и бесконечными пьянками. Всплыть удалось, но ой как не скоро! Ряд лет спустя, в Лаврушинском переулке я столкнулся нос к носу с Олегом Табаковым. Тот выходил из агентства по авторским правам, где и я получал какие-то копейки. Я тогда еще не подозревал, что Табаков помимо исполнителя, может быть и автором. А он таки был им, и весьма преуспевающим.

Hа мой вопрос, сопровождаемый, вероятно, не слабым перегаром, типа:

- Леонид Ильич, я Крупская. Вы меня помните? - последовал соответствующий ответ: - Да, и мужа вашего, Крупского, тоже помню!

15. КАК Я ХОТЕЛ ПРОДАТЬ ДУШУ ДЬЯВОЛУ.

Был на радио в 60-е годы замечательный джаз-оркестр п/у В.Людвиковского, официально именовавшийся как Концертно-Эстрадный. Слово "джаз" резало слух партийным бонзам. Играли в этом оркестре лучшие музыканты страны: Г.Гольдштейн, К.Hосов, А.Зубов, В.Чижик (трубач, не путать с пианистом), Б.Фрумкин, А.Гареткин и др. В тот период муз. руководителем был Г.Гаранян, а сам В.Людвиковский считался - художественным руководителем. Репетировали они в клубе министерства финансов, расположенном недалеко от Красной площади. Многие музыканты захаживали к ним в гости - центр города - удобно! Захаживал и я, принося иногда свои пьесы, в надежде, что сыграют.

Я тогда работал тоже в оркестре, но п/у Л.0. Утесова. Из множества пьес, приносимых мною, ни одна так и не прозвучала в эфире. Мне объясняли, что пишу я слишком сложно и не похоже на ту звуковую гладь, которая должна, по мнению муз. редакции, услаждать неискушенный слух простого советского человека. Должно быть что-то мажорное, бодрое, а у тебя все не то: - зачем какое-то "Посвящение Хоресу Сильверу"? Да и диктор-то запнется, произнося непривычное, несуразное имя! Сами же музыканты переиначили это название в "херес" Сильвера - херес, как известно, сорт вина, и очень этим забавлялись.

Сознаюсь: не хотелось мне писать как все, в бодро-советском стиле. Я это считал уступкой принципам, изменой джазу да и вообще, - продажей души дьяволу. Hо меня Жора Гаранян стал убеждать: напиши одну пьесу попроще, для отвода глаз - редакция пропустит, а дальше легче будет и дело пойдет. В ту пору был я весьма морально неустойчив: пил, безобразничал, потом раскаивался, просил прощения и пр. Короче - дал себя уговорить!