Владимир Шевчук - Осколки

Люди не замечели ничего. Порою они даже меня не замечали, хотя я был уверен, что знал некоторых из них. Змея отстала, увлекшись пожиранием грудного ребенка, она сперва вытащила его за ногу из коляски, затем размягчила ударами по асфальту. Трамвайная колея появилась неожиданно, и я не заметив ее (так интересно было наблюдать за змеей) перецепился, что стоило мне ног. Я отполз на руках, размышляя что делать дальше. Без ног я врядли успею ко времени, а опаздывать я не любил. Боли не было, была только какая-то пустота, в душе ли? в сердце? не знаю. Hо эта пустота дарила мне ощущение нереальности происходящего. Монах в черной сутане подошел ко мне интересуясь, чем может помочь. "Сволочь, неужели он не видит". Я шутя протянул ему руку. Он потянул и... я встал. Посмотрев вниз я увидел свои ноги пришитые на живую нитку, но только наоборот. Сделав шаг, я чуть не упал, но крепкая рука монаха придержала меня. Я посмотрел на него более тщательно. Черт. Это был не христианский священник, а ..., а бог его знает в какой вере, вместо распятия, человек, в объятиях многоножки. Я шел дальше, не чувствуя присутствия священника, но боясь повернуться. Змея безнадежно отстала. 11.58 Дом. "Дом но не мой. Куда же я пришел". Ощупав карманы я понял, что удостоверение безвозвратно потеряно во время падения. Ладно, хоть адрес я помню. Hо этого даже не понадобилось. Перед домом я увидел катафалк. Меня встречали, или не меня. 11.59 С трудом добравшись до шестого этажа я упал перед дверью. В недосягаемой дали маячил звонок. Я подтянулся на ручке, и позвонил. 12.00 Храмовые колокола звали к обедне. И дверь распахнулась. Яркий свет ударил мне в глаза и я упал, на пороге. Ярко белый столб подошел ко мне, и втянул в храм. Огненная рука коснулась меня, потянуло паленым мясом. Мне было плевать. Я хотел проснуться. Мне было тепло и хорошо, 5, 10, 20 секунд, и вдруг все ушло и потемнело. Я попытался открыть глаза, но замерзшие слезы не позволяли (оказывается я плакал), я попытался пошевелиться, но плоть не ощущалось, и только где-то вдалеке виднелось туманное зарево, играя, сквозь ледяные веки, спектром. То было мое сердце, в хрустальной руке. Меня взяли на руки, поднесли к окну, и бросили на холодную мостовую. Разлетающиеся осколки звенели, как стекло. Hабежавшие детишки собирали сухих сороканожек для коллекций, а старая дворничиха кряхтя сгребала остатки, проклиная молодеж, у которой ни стыда - ни совести, никакого уважения к старшим. А в окне храма горел новый, кроваво-красный, светильник, из которого то и дело появлялись черные ножки, да длинные усы, заключенных тварей.

***** 6.30 Кто-то упорно пытался меня разбудить. Я раскрыл глаза, и рассыпался на миллиард сверкающих осколков, что только рассмешило будящего, который быстренько собрал разлетевшихся сороканожек и упрятал их в банку.