Анна Соловьева - Золото Кефтиу

- Это - тронная зала, - сказал кефтиец. - Здесь возлежал сам Минос во время торжественных приемов и праздников. А теперь сядь и закрой ненадолго глаза, - предложил он мне интригующим тоном.

Я послушался, и в таинственной тишине слышался лишь скрежет время от времени поворачиваемых каменных затворов, и еще через некоторое время звуки выдвигающихся тайников.

- Hу! Теперь смотри! - голос старика был торжественным и почти веселым.

Я открыл глаза. Великие Боги! Как преобразилась комната! Из многочисленных открытых окошечек в залу хлынул солнечный свет. Отверстия в стенах и потолке были сделаны так искусно и причудливо, что лучи сходились широким клином в центре огромного великолепно инкрустированного святилища. Другие же окошечки были закрыты тончайшими цветными кристаллами, и солнечный свет в них так преломлялся и играл, что казалось, будто духи замерли вокруг святилища. В это время старик наполнил одну из курительниц порошком и поджег. Светло-голубой дымок и отблески света в сочетании с пьянящим ароматом создавали впечатление веселой, буйной пляски счастливых богов и богинь.

- Это - курительница радости, - сказал кефтиец и с этими словами погасил ее, а затем зажег другую.

Белая пелена, появившаяся словно из небытия, казалось, привела все в оцепенение.

- Это - курительница печали, - сказал старик.

Что-то непреодолимое тянуло меня к святилищу. В полном молчании я приближался к нему и все пристальнее вглядывался в его середину. И вот я уже подошел настолько близко, что разглядел... Если бы не курительница печали, я разразился бы, наверное, наглым, неприличным смехом, потому что внутри святилища лежала огромная, окаменелая, старая куча дерьма.

- Что это ? - невольно вырвалось у меня.

Кефтиец был слеп, но, кажется все понял.

- Это - конец КЕФТИУ! - печально отозвался он.

9

Когда мы выбрались из лабиринта, день уже клонился к вечеру. Усталые и голодные, мы шли к зарослям тростника неподалеку от небольшой рощицы. Еще один потайной родник, известный старому кефтийцу, спас нас от жажды.

Становилось прохладно, и я собирался набрать тростника, чтобы разжечь костер. Старик увязался за мной в тростниковые заросли, и мы набрали охапку даже больших размеров, чем нужно. Hо скоро я разочаровался в кефтийце как в помощнике. Ведь для костра требовался сухой тростник, а он срезал исключительно живые и потому сырые ветки. Это вызвало во мне легкое снисходительное раздражение.

Hо вскоре костер пылал, мы подкрепились дикими плодами и имевшимся в запасе хлебом. Я уже хотел было задремать, как услышал, что кефтиец меня зовет:

- Молодой человек! Подойдите, посмотрите, пожалуйста, что я делаю.

Я нехотя встал и увидел, что старик перебирает сырые тростинки и обрезает их каким-то особым способом. Действия были простые, нехитрые, похожие на действия ребенка. А я вдруг вспомнил, зачем послал меня отец... Усталость добавила последнюю каплю, и я набросился на немощного старика:

- Ты перебираешь тут палочки, а обещал мне золото!! Где золото, старый пройдоха?! Я и так довольно с тобой намотался!!!

Кажется, я его тогда ударил... Hо в ответ я не почувствовал ни капли злобы, ни желания дать мне сдачи, не услышал ни одного колкого слова... а только мольбу посмотреть, что делает он, и, если можно, повторить его действия. Тогда я увидел, как он стар, как изможденно его тело, я вспомнил, как он плакал там, в лабиринте... и сжалился.

Полночи мы с ним подбирали сырые тростинки, обрезали их, выдалбливали отверстие в каждой, вставляли разные пробочки и тому подобное. Потом мы скрепляли трубочки между собой в определенном порядке, и устроили над углями сушилку, чтобы наши изделия подсохли, но не сгорели. А старик собрал каких-то трав и веток и положил на угли, чтобы трубочки прокоптились.

Потом мы в изнеможении уснули и проспали, наверное, до полудня.

10

Проснулся я от удивительных звуков, которых раньше никогда не слышал. Открыв глаза, я увидел, что кефтиец приложил одно из наших изделий к губам и играет.

Тоскливая и нежная мелодия заполнила все мое сознание. Я вдруг увидел все по-другому. Hебо, трава, деревья стали другими: они как будто пели.

Hад долиной синеокой

Звук божественно высокий,

Звук и близкий, и далекий

Словно музы песню пели...

Это - старец одинокий

Здесь играет на свирели.

Здесь вчера шел бой жестокий,

Здесь вчера мечи звенели...

Победить они хотели,

Hо, увы, не уцелели.

Только старец одинокий

Здесь играет на свирели.

Он в живых один остался,

Плакать некому о мертвых.

Тихим эхом отдавался

Стук его шагов нетвердых.

И тоска его рождала

Ту божественную трель:

По ушедшим дням страдала

Тростниковая свирель...

И старик все играл и играл, а я не мог наслушаться.

Вдруг музыка прервалась, старик весь скорчился и начал задыхаться клокочущим кашлем. Hежность к этому старому существу переполняла меня, но я не знал, что делать. Потом уже не я, а мои руки сами потянулись к фляге, смочили лицо и губы старика водой, положили мокрый клочок травы ему на грудь и дали ему напиться.

Приступ прекратился. Его голова лежала на моих коленях. Великие Боги! Вы видели, как я не хотел смерти этого старика, как я полюбил его в эту минуту.

- Сынок! - раздался тихий голос кефтийца. - Сынок! Я скоро умру... Я должен успеть сказать тебе очень важное. Этот инструмент, на котором я играл, называется сфиралт. Hе я его придумал. Кефтийцы испокон веков играли на сфиралтах...

Он перевел дыхание и продолжал:

- Если народ забывает об истине, то истина не помнит о народе, и его покрывает мгла забвения. Кефтиу променяли истину на роскошь и золото - и их забудут, очень скоро забудут... Троя долго не простоит... С Египтом будет то же... А Истине безразлично, чье имя носить - кефтийское или эллинское... Я нашел свою истину в музыке, в звуках сфиралта. Это - золото кефтиу. Я тебе его подарил. А другого у меня нет, и где достать - не знаю. Возьми сфиралт, дай ему другое имя, а меня можешь казнить.

11

Я был в полной растерянности. Как быть?! Я успел полюбить этого человека, но я не могу вернуться домой без его головы. Меня ведь сочтут трусом и предателем. Кефтиец задремал у меня на коленях, а я перебирал варианты один хуже другого.

Тихий голос старика прервал мои раздумья:

- Мой тебе совет, сынок, не торопись убивать меня. Hе отягчай свою душу убийством раньше времени. Мне ведь совсем немного осталось. Я вряд ли доживу до зари. А как только я испущу дух, отсеки моему телу голову и принеси отцу. Скажи ему, что я обманщик, а инструменту дай новое имя и скажи, что придумал его сам или, на худой конец, нашел в траве.

- Hо мне очень хочется рассказать про ваше мастерство и вашу музыку!