М. Нокс - Мафия шутит. Ничего личного – только юмор

Такое бессердечие было совершенно в духе Бога: требовать принести в жертву самое дорогое, что имеешь.

За любой структурой, какой бы крупной она ни была, всегда обнаруживаются люди. Люди, которых встречаешь на улице, люди с известными именами, с открытыми лицами, люди неуязвимые и все-таки погрешимые, потому что они люди.

Настоящий вожак подчиняется закону молчания и ждет, когда к нему придут те, кому позарез надо излить душу.

Умереть под огнем – отчего бы и нет, но умереть, попав в западню, – это смерть крысы, а не орла.

Ложь уже в ухе того, кто слушает.

Как сражаться с врагом, когда он повсюду и нигде? Когда у каждого есть полное право ничего не слышать о ваших несчастьях? Когда те, кто получает от них выгоду, не имеют ни лица, ни адреса? Когда частные лица зависят от выбранных чиновников, а те зависят от лобби, чьи цели недоступны несчастному горемыке, который вверяет свою судьбу административной процедуре, долгой, как день без хлеба? Этому абсурду, устраивавшему многих, Фред собирался противопоставить другой абсурд, собственного разлива, абсурд ответа асимметричного, с горкой, ответ радикальный. Его жизнь наверняка была бы проще, умей он отступать, когда враг слишком силен или слишком далеко, но он никогда не умел образумиться. И он даст свой ответ – прекрасной весенней ночью, под бесконечным сводом, в тишине, царившей только до сотворения мира. И поступок, о котором обыватель мог только мечтать, Фред собирался сделать от имени всех.

Вежливостью и оружием можно добиться большего, чем одной вежливостью.

Если убьете одного из них, убейте его еще разок. Сперва это покажется странным – стрелять по трупу, – но трудно представить, насколько это может оказаться полезным.

Нет, сынок, мир никогда не избавится от таких, как я. Потому что на каждый новый закон всегда найдется хитрец, который захочет его нарушить. И пока будет норма, будут те, кто мечтают выйти за рамки. И пока будут пороки, всегда найдутся люди, толкающие других удовлетворять их. Но через тысячи лет – кто знает?

Кто тебя слушать-то будет? Кто станет переживать из-за тебя или твоей семейки? Тебе скажут, что у всех свои заботы, и похуже твоих. И тогда ты втягиваешь голову в плечи и идешь вперед, честный человек, потому что ты солдатик и надо выстоять. До следующего раза.

Раскаявшийся человек хуже эмигранта, который не будет чувствовать себя дома ни на той земле, которую покинул, ни на той, что его приняла.

Меня ничто не забавляет, но все интересует. В молодости я все время пыталась свести людей к какой-нибудь категории, функции, чтоб их можно было описать одним словом. Сегодня идея, что общего у нас только исключительность каждого, помогает мне понимать, как устроен мир.

У нас как радар в голове: стоит оказаться на любой улице мира с ранцем за спиной, и тут же изнутри какой-то голос предупреждает: «Не ходи туда, там школа», – и ты видишь все больше и больше фигурок с ранцами на плечах, которые идут туда же, куда и ты, и все исчезают в какой-то темной пасти. Это закон физики.

Видеть, как подыхает враг, гораздо приятней, чем завести нового друга; кому нужны новые друзья?

Кто умеет ждать, свое получит.

Знаешь, Джованни, когда летом очень жарко, я люблю спать под тоненьким одеялом, – часто говорила она ему. – Кажется, совсем не нужно одеяла, а без него не обойтись, оно укрывает нас ночью. Так вот, вера в Бога для меня – это как тоненькое одеяло. И ты у меня его отобрал.

Худший из всех видов нападения, самый подлый – нападение трусов.

Если где-нибудь один дурак решает развести костер, всегда найдется четверо других, чтобы объяснить ему, как это делать.

Есть ли пары, не подверженные разрушающему действию времени? Как порывы душевной теплоты через четырнадцать лет могут остаться неизменными?

Все путешественники – поэты.

Видеть, как бьют за дело, и бьют сильно, – это зрелище, которое не надоест никогда и за которое не чувствуешь вину.

Раскаявшийся человек хуже эмигранта, который не будет чувствовать себя дома ни на той земле, которую покинул, ни на той, что его приняла. Не дружить мне больше с братьями-разбойниками, а честные люди со мной сами водиться не станут. Поверьте, раскаяться – хуже всего.

Дайте мне деньги и кольт, и я буду править миром.

Бэль принадлежала к тем, кто идет легкой походкой, держа нос по ветру, с любопытством встречая все сюрпризы пути, убежденная в том, что горизонт всегда краше тротуара.

Его реальная сила заключалась в том, чтобы никогда ничего не добиваться, но давать людям приходить к себе, никогда не играть в заводил, но принимать власть, которую ему доверяли, ничего не просить, но ждать, пока поднесут сами.

Если бы ее спросили, Магги ответила бы, что давно не любит своего мужа. Она бы непременно добавила, что представляет себе, как начинает новую жизнь без него. И все равно она не могла объяснить себе, как ему удается так ее забавлять, так же, как она не могла понять, почему ей как будто чего-то не хватает, когда он далеко от дома.

Она отлично понимала точку зрения коммерсанта, и ничто не выводило ее из себя больше, чем продуктовые капризы туристов и всех тех, кто превращает еду либо в предмет ностальгии, либо в рефлекторное шовинистическое чванство. Ее удручало зрелище соотечественников, которые при посещении Парижа скопом набивались в фастфуды, их жалобы на то, что ничто не напоминает жратву, которой они привыкли давиться целый год. Она видела в этом чудовищное неуважение к посещаемой стране, и уж тем более если речь шла, как в ее случае, о земле, предоставившей убежище.

В фильмах любят показывать, что сила служит справедливости, а все потому, что любят силу, а не справедливость. Отчего людям больше нравятся истории про месть, а не истории про прощение?

Я уважаю врагов, которые играют по тем же правилам, что и я.

Ни психиатры, ни адвокаты, ни утраченные друзья, ни один из этих типов с благими намерениями – никто не попытался понять его показания: его сочли монстром и все бросились его осуждать.

Если по шкале ценностей первое место она отводила времени, проведенному с семьей, то сразу за ним шло время, проведенное без семьи.

Никто не забывает. И никогда не прощает. Вранье все, что про это говорят.