Ирина Собянина - Книжка с картинками

Снаряжали меня родители в дорогу, в муз. училище, как могли.

Шёл 1990 год. Мама дала денег и велела идти в магазин, к открытию после обеденного перерыва и «купить то, что выкинут».

Минут за 20 до окончания обеденного перерыва около всех дверей всех магазинов СССР, и продуктовых, и вещевых, плотная толпа, не протиснешься. Особенно рискуют те, кто в первых рядах: рискуют быть не на шутку придавленными о двери напирающей толпой товарищей.

Участвовать в этом, когда тебе пятнадцать – странно и смешно, и кажется глупым. Наверное, это не кажется ни тем, ни другим, ни третьим, если тебе нечем кормить детей.

Продавщицы эту толпу боятся, и, есть ощущение, что ненавидят. Хотя, я могу ошибаться.

И вот, двери открываются, толпа врывается, продавщицы выталкивают тележку со снедью и мгновенно захлопываются дверью подсобки.

Толпа катает эту тележку по магазину минуты три.

Тележка пустеет, толпа теряет к ней интерес.

Я подхожу к тележке. На дне – разорванный пакет с конфетами «Дунькина радость» (это карамель в сахаре без фантиков). Беру его. Иду на кассу.

«Выход», 2020 г.

«Есть ли БОГ?» – этот вопрос волновал меня с 5-ти лет.

Сейчас меня этот вопрос не волнует. Точнее, для меня это давно уже не вопрос.

А в 5 лет всё было не так однозначно. По телеку и радио с утра до ночи говорили, что Бога нет.

А бабушка читала на ночь Живые помощи. И это было так волшебно! Из тёплой коричнево-золотой темноты выплывали причудливые закруглённые образы: «аспидая василиск», «попереши», «лев со змеем».

И вот, каждую ночь, засыпая, я решала для себя, так есть Бог или нет? Одну ночь засыпала с решением, что есть, другую – что нет.

Однажды я рискнула спросить у своей одноклассницы, тихой и молчаливой девочки, а верит ли она тому, что нам говорят на политинформации. Сделав испуганное лицо, одноклассница прошептала: «Конечно, а ты что, нет?!»

Мой отец ночами слушал радио Свобода. Сквозь треск глушилок прорывались невероятные тексты, они действовали на разум также, как ледяной душ на тело.

Картина мира раскалывалась.

В итоге, когда пришла пора вступать в комсомол, я просто физически не смогла впихнуть в свою голову их ордена. Хотя, в это же время легко выучила наизусть 1-й, до-мажорный концерт Бетховена.

В общем, не приняли меня в комсомол.

И слава Богу.

Большая часть моих сверстников обожает балет «Лебединое озеро» не за музыкальные характеристики, а за то, что именно этот балет крутили по обеим ТВ программам и по радио, когда умирал очередной председатель ЦК КПСС.

Лебединое озеро почти всегда означало день, свободный от школы и от домашки, ведь дистанционного обучения и интернета ещё не было. И мы отрывались от души, собираясь у кого-нибудь из одноклассников. Прыгали на диванах, играли в бой подушками и ели хлеб с вареньем.

Выходить на улицу запрещалось, под угрозой проблем на работе у родителей. Предписывалось скорбеть. Но скорбеть категорически не

получалось! Мы, дети, не ощущали взаимосвязи между своими жизнями и дедушками на трибуне мавзолея. Взаимосвязь между Лебединым озером и днём свободы ощущалась гораздо отчётливее.

«Танец», 2006 г.

До какого возраста Вам снились сны о школе, мой уважаемый читатель? Все ли они были кошмарными?

Я училась в единственной на тот период специализированной английской школе в Арзамасе-16 (так раньше назывался ЗАТО Саров). Преподавание было отменным. Программа основательная и сбалансированная настолько, что после восьми лет обучения мои знания оказались достаточными для того, чтобы во всех остальных учебных заведениях, где мне довелось обучаться, сдавать английским экстерном, а также легко сдать английский на кандидатский минимум для защиты диссертации. Кроме ежедневных уроков английского, на английском нам также преподавали географию и историю, были предметы «технический перевод» и «внеклассное чтение». Отдельное внимание уделялось произношению. Классы были оборудованы по последнему слову техники на тот момент.

В эту школу брали лучших. Отбор был очень строгим. В лучшие я не попала. Но, моя мама, человек исключительной настырности (кое качество мною было от неё перенято), записалась на приём к директриссе, Клавдии Александровне Фокиной. Про эту наистрожайшую даму ходили легенды. Когда, спустя 10 или 15 лет, мы навещали её дома на пенсии, она оказалась милейшей, обаятельной старушкой. Но, в пору директорства Клавдии Александровны, её все трепетали. В сознании семилетней меня она отпечаталась высокой, худой, с безупречной осанкой, строгим лицом и тщательно спрятанной добротой в глазах.

– Хочешь учиться в нашей школе? – спросила она.

– Нет, это не я хочу, это мама моя хочет.

Меня приняли. В школе было весело. И интересно. Особенно интересно было на литературе, где разрешалось рассуждать и говорить, и химии, где мы делали опыты. Однако, излишняя самостоятельность и творческость не приветствовалась.

– Опять отсебятина! – досадовала классная руководительница.

– Отсебятина, отсебятина, Собятина-отсебятина! – дразнились мои школьные друзья.

Впрочем, школе так и не удалось вытравить из меня «отсебятину». Вся моя жизнь – сплошная «отсебятина».

Но, честно говоря, мы, дети, были счастливы. Лично мне страдания доставляла только физика. Я не успевала за учителем. Доска из зелёного оргстекла, находившаяся за возвышением кафедры, ужасно бликовала. Софиты, направленные на неё, усиливали этот эффект. Отец, который знал физику блестяще, помочь мне не мог. Он раздражался от моего непонимания очень быстро, не понимал, как можно не понимать элементарных вещей и ругался «дурой».

– Я не ду-ураааа! – рыдала я, размазывая слёзы по щекам.

– Вот ведь, дура, да ещё и признаться не хочет!

За решение задачек отцом учитель выставляла «двойку», потому что они были решены не тем алгоритмом, который был нужен учителю. Например, не в три действия, а в одно. Или с помощью формулы, учителю не известной. Отец просил передать учителю, что она тоже дура. Я не решалась.

Ситуация достигла апогея, когда я продавила родителей и они дали согласие на моё поступление в музыкальное училище. Этому предшествовала череда скандалов, попытка уйти из дома и угроза, что, если нет – учиться не буду. В школу ходить буду, а учиться – нет. Единственное условие от родителей было – ни одной тройки за девятый класс, ни в одной из четвертей. Троек у меня и не водилось. А тут, как назло, завелась. По физике, разумеется! Да ещё и в первой четверти. Чтобы скрыть этот факт, несколько раз пришлось «потерять» дневник за год: отцовской бритвой я счищала чернила, подправляла «3» на «4» и отдавала дневник на подпись родителям. Потом также подправляла «4» на «3» и отдавала дневник на подпись классному руководителю. Бумага не выдерживала, начинала рваться – дневник «терялся».