Array Журнал «Аконит» - АКОНИТ 2020. Цикл 2, Оборот 3-4

— Гальюнная фигура работорговцев превратилась в бога! — умилённо напевал Уинтерборн над своим возвращённым сокровищем. — Вы и правда думаете так, сэр?

— Я вовсе не удивлён — чёрный бриг «Циклоп» или «Полифем», кто их знает? Можете представить себе впечатление, которое гальюнная фигура, вдесятеро большего размера, производила на туземцев, плотоядно сверля их глазом над грязевыми берегами. Чтобы поддерживать её в добром расположении духа, местные сделали её модель, я полагаю, и взяли её на берег, угождая ей жертвоприношениями, какие ей более всего приятны.

— Бог мой, я, кажется, понимаю, что вы имеете в виду, сэр — касаемо гальюнной фигуры корабля. Это должен был быть отвратнейший корабль.

— Самого худшего свойства.

— Он не выглядит особо добродушным прямо сейчас, не так ли, сэр? Возможно, у него давно не обновлялся график подношений. Думаете, его устроит молочный шоколад?

— Боюсь, ему потребуется более калорийная, чем молочный шоколад, диета.

— То есть кровь, сэр? И человеческие сердца, вырванные из кричащей смердящей плоти…

— Что-то вроде того, без сомнения.

— Я вот что скажу. Отложу-ка я полсосиски из супа для Полли… для Полливолли Дудла, сэр.

После появления джу-джу я отметил, что Уинтерборн проявил величайший интерес к латыни его роли, ну или, по крайней мере, на репетициях мы использовали это выражение. Была традиция школы Шеридан-Хаус, состоявшая в том, что мальчишки исполняют два спектакля ежегодно на День вручения наград, такой же латинский, как и английский праздник. Роджер Эдлингтон, несколько лет назад получивший должность директора от своего отца, также унаследовал от него несколько старомодную идею, состоявшую в том, что родителей следует сначала впечатлить, а потом уже развлекать. Латинская пьеса должна была, естественно, впечатлять. Роджер попросил меня сделать в этом году обе постановки, и я выбрал маленькую драму об Улиссе и Циклопе, потому что она короткая, доступная и содержит достаточно мимики и действий, чтобы быть понятной даже не обученным латыни родителям. К тому же к театральному проспекту также прилагался короткий синопсис сюжета. Более того, эта похожая на гран-гиньоль [4] Имеется в виду «Гран-Гиньоль» ( фр. Grand Guignol) — парижский театр ужасов, один из родоначальников и первопроходцев жанра хоррор. Работал в квартале Пигаль с 1897 по 1963 гг. Репертуар театра характеризовался преобладанием криминально-бульварной направленности, жёсткой и натуралистичной манерой игры и подачи материала. Его отличали установка на внешний эффект с расчётом на зрительский шок, поэтизация атмосферы подозрительности, насилия и «ужасов». По типу воздействия на аудиторию он приближался к паноптикуму. тема создаст эффективный контраст с «Мистером Жабом из Тоад-Холл» , который должен идти следом.

Уинтерборн был сначала заявлен на роль овцы циклопа, но это его нисколько не воодушевило, и когда Фенвик слёг с желтухой, то он быстро предложил свою кандидатуру на вакантное место Полифема.

— Но ты же всего по пояс Фенвику, — сказал ему я. — Полифем был гигантом.

— Вы же собирались сделать картонную голову для Фенвика в любом случае, сэр. Мне вы можете сделать её чуть выше, вот и всё.

— Если ты способен отыграть роль, я это сделаю, без проблем.

Уинтерборн оценивающе поглядел на остальных.

— Чур я — Полифем! — сказал он.

Никто не принял вызов.

— Это самая длинная часть, Уинтерборн, — сказал я. — Ты что же, выучишь всё?

— Уже выучил, сэр. Я никогда не думал, что Фенвик особенно хорош, даже до того, как его свалила желтуха, так что решил, что могу сыграть и получше. И я говорю вам, сэр — когда вы будет делать эту карнавальную голову для меня, то можете скопировать лицо у Полливолли Дудла.

— Твоего фетиша? Я его последнее время как-то не примечал.

— Ну, я же держу его в общей спальне, сэр.

— Он берёт его с собой в кровать, сэр, — сказал Брэдбери, — чтобы у истукана были сладкие сны — в чём я сомневаюсь!

— Ох, стопорнись, Брэдбери, и заткни свою зловонную глотку!

— Что ж, давай попробуем тебя в роли, Уинтерборн.

На удивление он оказался очень даже хорош, и ему лишь дважды понадобилась подсказка. Крик, который он издал, когда Циклопу выжгли глаз, был невероятно реалистичным — резкий, пронзительный, злобный вопль, подобный крику павлина. Он взял роль Полифема — и не прошло слишком много времени, как взял на себя ещё и роль помощника режиссёра.

Та сцена, где Улисс и его моряки поджигают посох великана и втыкают его конец в глаз спящего Полифема, самая драматическая во всей постановке, могла легко скатиться в фарс из-за неисправностей механики. Я подумывал о создании съёмного глаза для головы циклопа, что-то наподобие пробки для ванны, которую можно вытащить из разъёма резким рывком изнутри. Я даже обыгрывал идею светящегося электрического глаза, который можно будет отключить в момент ослепления. Однако ни один из этих методов не казался совершенно защищённым от осмеяния или случайности. Ни кто иной, как Уинтерборн придумал решение, которое, хотя и мрачноватое, было одновременно простым и эффективным.

— Слушайте, сэр, они ведь пихают в жаровню лодочный шест, чтобы поджечь его. Огонь — это просто красная бумага со светом позади. Ну а почему бы нам в таком случае не положить в жаровню ещё и ведёрко с красной краской? Тогда всё, что им останется сделать — это пихнуть конец шеста в краску, так что, когда они вытащат его, конец шеста будет выглядеть раскалённым докрасна, и размазать им по моему… по нарисованному глазу Полифема, пока он не станет просто пунцовым месивом навроде малинового варенья.

— А что, это идея, Уинтерборн… но мне тогда понадобится две головы для двух спектаклей. Я бы хотел попробовать это сперва на репетиции для школьного собрания, и едва ли найдётся время перекрасить голову циклопа для родителей на следующий день.

— О, без проблем, сэр, — ответил Уинтерборн, — мы вместе поможем вам сделать их.

Этот метод я одобрил. Мы сделали головы из проволочной сетки и папье-маше, и в качестве модели использовали фетиш Уинтерборна. Мы приклеили им пряди красных волос из крепированной бумаги в качестве шевелюры, бороды и единственной брови, и эффект вышел достаточно отталкивающий. Было похоже, как если бы фетиш путём какого-то чудовищного партеногенеза зачал, выносил и породил эту пару гигантов-близнецов, разбухших и крайне зловещих копий самого себя.

Летние спектакли проходили на открытом воздухе, когда позволяла погода, а иной раз даже в непогоду. На лужайке широким полукругом расставлялись стулья, сценой же выступал небольшой летний домик с колоннами, стоящий на пологом холме и похожий на греческий храм, затмеваемый величественными буками, которые служили шатром и звуковым резонатором для актёров. Этот угол поляны образовывал естественный театр, так как кустарники, окружавшие утопающую в зелени аллею Бич-Уолк, предлагали сколь угодно скрытых тропинок для входа и выхода, и садовый храм, имевший безвременную и миниатюрную элегантность, мог с успехом выступать как дворец и как хибара, как Тоад-Холл и как пещера Циклопа, в один и тот же день, без какого-либо ущерба для воображения.