Журнал «Знание-сила» - Знание-сила 1997 № 09 (843)

Болес тщательные исследования с помощью электронного микроскопа показали, что в некоторых цветах (в частности Philodendron sclloum) запасы энергии содержатся в цветочках в виде капелек жира. Наблюдается полная аналогия с коричневым жиром млекопитающих.

Потрясает и производительность растений в выработке тепла. Цветок весом в 125 граммов производит около девяти ватт, чтобы поддерживать собственную температуру в сорок градусов при температуре окружающего воздуха в десять. В таких же условиях подобная «мощность» доступна лишь трехкилограммовому коту. Мышь, равная цветку по весу, выдает всего два ватта, но она способна и на большее: просто ее мех сохраняет тепло гораздо лучше, чем листья цветка, и у нее меньше потери.

У птиц и насекомых величина выработки тепла меняется от 0,2 ватта на грамм веса до 0,7. Цветы-обогреватели вырабатывают около 0,2 ватта на грамм, а рекордсмен Arum maculatum выдает 0,4 ватта на грамм. Интересно, что необходимый для интенсивной выработки тепла кислород попадает в цветы через небольшие поры-трубочки, занимающие не более процента объема цветка. Абсолютно так же поступает кислород и к мускулам летающих насекомых.

Наблюдения за растениями-обогревателями дают обширный материал для раздумий о схожести мира растений и животных, о чем раньше ученые думали не слишком много.

По материалам зарубежной печати подготовил Александр СЕМЕНОВ.

Один из мифов о науке изображает ее как безликое множество наблюдений, экспериментально установленных фактов и попыток их теоретического осмысления, а ученых — как суровых жрецов объективной истины, отринувших все человеческое. Нет ничего более далекого от истины, чем подобное представление. Публикуемая ниже статья лауреата Нобелевской премии Ильи Романовича Пригожина убедительно опровергает подобные заблуждения.

И. Р. Пригожин более чем кто-нибудь другой имеет право говорить о роли разума и страсти в науке.

Тонкий ценитель и знаток прекрасного, будь то литература, живопись, архитектура или музыка (на фронтисписе многих книг И. Р. Пригожина можно видеть фотографии экспонатов его замечательной коллекции мини-скульптур доколумбовой Америки и Древнего Китая), намеревавшийся в юности стать концертирующим пианистом (по воспоминаниям матери, он научился читать ноты раньше, чем освоил чтение слов), И. Р. Пригожин остановил свой выбор на физической химии. Наука привлекала его красотой идей, не уступающей, а иногда и превосходящей красоту музыкальных образов.

Возможно, что особую остроту и широту восприятию И. Р. Пригожина придает то обстоятельство, что покинув вместе с родителями в четырехлетием возрасте Россию в 1921 году, он впитал традиции двух культур — русской и западноевропейской. И. Р. Пригожин по общему признанию является главой Брюссельской школы исследователей. Нобелевская премия по химии 1977 года была присуждена ему «за работы по термодинамике необратимых процессов, особенно за теорию диссипативных структур»; по словам Стига Классона, представлявшего на церемонии вручения Нобелевской премии Шведскую Королевскую Академию наук, исследования Пригожина в области термодинамики необратимых процессов коренным образом преобразовали и оживили эту науку. С его именем связан блестящий этап в развитии термодинамики необратимых процессов, создание одной из наиболее удачных моделей в теории самоорганизации и химических колебательных систем — так называемого брюсселятора, и новое объяснение необратимости, или стрелы времени.

Свой взгляд на природу необратимости времени И. Р. Пригожин излагает в публикуемой ниже статье.

Г. Эрни. «Альберт Эйнштейн»

«Леонардо да Винчи»

Илья Пригожин

В ЗАМКЕ КРОНБЕРГ Роль, которую играют в приобретении знания страсть, или, если говорить общо, иррациональные элементы, — тема весьма интересная и столь обширная, что я могу лишь надеяться слегка задеть самый поверхностный слой при обсуждении тех аспектов, которые мне наиболее известны.

На первый взгляд кажется, что мы имеем здесь дело с парадоксом. Разве наука, по определению, не лежит за пределами страсти и даже насущных потребностей общества? Вот что думал по этому поводу Эйнштейн. Как вам, должно быть, известно, он полагал, что ученые смогут стать смотрителями маяков Но остается только гадать, насколько продуктивным было бы научное творчество таких смотрителей маяков в конечном счете: боюсь, что через несколько лет они впали бы в солипсизм и вели бы между собой нескончаемые вздорные препирательства.

Наука — выражение культуры. Ее границы трудноопределимы. В XIX веке Фарадей предпочитал, чтобы его называли натурфилософом, а не ученым. Термин «наука» в его современном значении не использовался до XVII века. Но как бы его ни понимали, он в любом случае означал диалог человека с природой. Но природа не есть нечто данное: она подразумевает какую-то конструкцию, в которую включены и мы. Мне всегда нравился рассказ Гейзенберга о его посещении замка Кронберг в Дании: «Разве не странно, что этот замок кажется нам совсем другим, когда мы думаем о нем как о месте, где жил Гамлет? Как ученые мы знаем, что замок выстроен из камней, и восхищаемся зодчим, выстроившим его из камней. Стены, выкрашенные ярью-медянкой крыши, балки — все это вместе и есть замок. Ничто из названного не меняется только от того, что здесь жил Гамлет, и все же меняется. Внезапно стены и крепостной вал начинают говорить на совершенно ином языке. А ведь о Гамлете мы только и знаем, что его имя упоминается в хронике XIII века. Но кто не помнит вопросов, которые Шекспир заставил задать Гамлета, и те глубины человеческого духа, которые эти вопросы открывают; Гамлет непременно должен был обитать где-то в мире, и он обитал здесь, в Кронберге...».

В размышлениях Нильса Бора отчетливо звучит лейтмотив его жизни как ученого: нереальность проблемы реальности и загадки человеческого существования. Что такое замок Кронберг, если его рассматривать независимо от вопросов, которые мы задаем ему? Камни могут поведать нам о молекулах, из которых они состоят, о геологических слоях, из которых их извлекли, может быть, о каких-то вымерших видах, останки которых дошли до нас в виде окаменелостей, о культурных традициях, повлиявших на зодчего, или о вопросах, приведших Гамлета к смерти. Ничто из сказанного не произвольно, но ничто не позволяет нам обойти ссылку на того, чье незримое присутствие придает смысл всему сказанному. Размышления Бора очень ясно показывают его исходное допущение о нераздельности вопросов о реальности природы и человеческого существования. Как можно быть индифферентным к проблемам, затрагивающим наше существование? Как можно не смотреть на них одновременно глазами разума и глазами страсти?