Иван Охлобыстин - Над бездной

Моей первой влюбленности не суждено было перерасти в нечто большее. Скоро мама решила забрать меня в Москву. Ее к тому времени уже распределили в какое-то министерство, связанное с пшеницей, она получила комнату в коммуналке.

Отъезд был самым несчастным днем моего детства. Разлука с друзьями, вольной деревенской жизнью и первой любовью казалась мне трагедией, катастрофой вселенского масштаба. Но особенно печалило расставание с бабушкой, потому что я любил ее безумно. Больше всех на свете.

Любимую бабушку Марию Иосифну Ваня называл своим ангелом-хранителем

Фото: Из Архива И. Охлобыстина

Бабушка была ветераном войны, женщиной неукротимой храбрости и нереального мужества. Когда наступало 9 Мая, ей звонили со всей страны. На фронте она была медсестрой, и за проявленную смелость ей присвоили прозвище «Маша-солдат». Бомбежка не бомбежка, стреляют не стреляют — ей все равно. Вытаскивала с поля боя всех раненых. Бывало, что и немцев. Потом это засчитывалось как взятие в плен. На самом деле она, видимо, не понимала, что делает, просто перла на себе раненого человека — и все.

Бабушка очень неудачно вышла замуж. Она была красивой и яркой женщиной, до глубокой старости сохранила свою стать: прямая спина, открытый взгляд. Ей предлагали руку и сердце герои-летчики, танкисты и фельдмаршалы. Но бабушка отказала всем и выбрала чернобрового красавца-танцора без званий и регалий.

Ее избранник, мой дед, не был глупым человеком, но, собственно, и умным тоже. Хорошо играл на баяне, наверное, когда-то хорошо плясал, я уже не застал, виртуозно играл в шахматы. Причем этот дар он открыл для себя неожиданно. Мой отец устроил деда, своего тестя получается, в пансионат директором клуба, чтобы не валтузился без занятия бывший танцор. Делать там было особо нечего: он фильмы какие-то заказывал, лилипутов на концерты выписывал, слонялся по пансионату, заходил в парк. А там такие большие шахматные столы стояли, за которыми играли отдыхающие. Дед тоже начал играть — на рюмочку, на бутылочку. Как артист, он, естественно, был неравнодушен к алкоголю и понял, что таким образом можно обойти бабушкин запрет. Дед стал выигрывать. То есть любовь к выпивке подтолкнула его на совершенствование в искусстве шахматной игры. Причем он обвел всех. Однажды обыграл дядечку, который, как выяснилось, был вторым лицом в федерации шахмат. И этот дядечка говорит: «Приезжайте в Москву. Вы же гений. Мы сделаем из вас чемпиона».

Дед с радостью принял предложение и умчался. Но склонность к алкоголизму сыграла свою злую роль. В столице начинающего чемпиона сначала повели в ресторан, где он сразу нажрался, проказник, нахулиганил, и его тут же от греха подальше отослали назад.

Вернувшись, дед продолжил слоняться. Периодически поколачивал бабушку. В общем, безобразно себя вел. В итоге он в уже довольно преклонном возрасте бросил ее и сбежал с какой-то женщиной в Калугу, где и умер бесславно, забытый нашей семьей. Мы с моим другом Николаем Гастелло ведем на радио передачу «Простая политика», и однажды в эфир позвонила дама и язвительно так поинтересовалась: а знаю ли я, что мой дед похоронен в Калуге на таком-то кладбище? А я не знаю. Я так любил бабушку и так боготворю ее до сих пор, что мне, признаться, наплевать, где похоронен дед. Ничего хорошего он ей не сделал. Ничего не сделал хорошего и для меня. Ни богу свечка, ни черту кочерга. То есть бессмысленный субъект личной жизни. Не жалко мне его, и все тут.

Моя прабабушка, кстати, терпеть его не могла. Она из знатной купеческой семьи, с хорошим воспитанием. А тут этот — выпивающий бездельник без роду и племени. Не любила она его. Всю жизнь не любила.

…И вот я в Москве. Сначала жили на Каширке, в районе Москворечья. Счастливо, но не долго. Потом маме дали отдельную квартиру уже на «Войковской». Тут начался один из самых отвратительных периодов моей жизни. Просто ад какой-то. Я перешел в другую школу, в чужой, очень недружелюбный класс. Да и район был мерзопакостный, серый такой.

В старой школе я учился хорошо, а здесь сразу стал закоренелым троечником. Вместо уроков просто бродил по городу. Обошел, наверное, всю Москву, всевозможные музеи и театры. Я был предоставлен себе, мама в моем воспитании участвовать не имела возможности, она работала все время. Но от одиночества не страдал, я вообще в одиночестве чувствую себя комфортно. Просто человек такой, автономный, с детства. И даже сейчас периодически ловлю себя на мысли, что если какое-то время не провожу в одиночестве, тяготиться начинаю обстоятельствами внешней жизни. Не удается сосредоточиться.

Папа присутствовал в моей жизни фрагментарно. Он был очень больным человеком, потому что у него два раза было прострелено легкое и несколько раз — печень, а еще у него была контузия. Что, впрочем, после расставания с моей мамой не помешало ему еще раз жениться, пятым браком, и завести пятого ребенка — девочку, по-моему, Настю. Иногда мама оставляла меня ему на воскресенье. Он жил рядом с нами, тоже на «Войковской». И особо мною не заморачивался: выдавал деньги, обозначая время, когда я должен вернуться. И я был счастлив абсолютно. Маршрутная паутина распространялась от кинотеатра «Байкал» до кинотеатра «Ленинград», посередине находилась синема «Варшава». Потом я возвращался, и мама меня забирала домой.

Фото: RussianLook.com

Иногда папа увозил меня с собой кататься на пароходе по Волге до Астрахани. Ночами мы вместе воровали с кормы тараньку, которую сушили на бельевых веревках матросы. Еще помню, что он никогда не выходил на экскурсию в Волгограде — во время Сталинградской битвы он потерял там почти всех друзей. Это был единственный раз, когда я видел его плачущим.

В той отвратительной школе на «Войковской» я стал много читать. То есть книги любил всегда, но тут просто проглатывал. Дюма, Гюго, Булгаков, Достоевский, Стругацкие… А в восьмом классе первый раз прочел, точнее, попытался прочесть Библию.

Одноклассница принесла в школу Псалтырь. Ветхие желтые страницы, побитые жучком и пахнущие тленом… Запах, сводящий с ума любого букиниста, любителя древней литературы. Для меня это был артефакт, книга из сказки, а для нее — бессмысленная вещь. Я притащил в школу фотоаппарат «Смена-8М», и мы обменялись.

Я мало тогда что понял в Вечной книге. Я ее рассматривал, нюхал, гладил страницы, клал на нее голову. А потом отец одноклассницы выяснил, на что дочка обменяла древний фолиант, посчитал это глупостью: мол, выгоднее сдать раритетную вещицу в букинистический магазин. Пришлось вернуть Псалтырь. Я хоть и не подал виду, но был глубоко несчастен. Заноза засела в моем сердце.