Литературно-художественный журнал - Журнал «Юность» №08/2020

Сунув букет под мышку, он направился к памятнику в центре сквера. Кивнул знакомым ребятам на скамеечке, они развлекали девчонок-младшекурсниц и угощали их сигаретами.

Вадик устроился у памятника в тени, так, чтобы было удобно наблюдать за всеми входящими и выходящими с факультетского двора. Снял пиджак и распустил галстук. Букет на постамент. Тошнота вроде прошла, но голова болела дико.

Он глядел на великую тусовку, происходившую перед его глазами, – на всех этих студиозусов, фланирующих, околачивающихся, протирающих зады на скамейках и парапетах, жизнерадостных и мизантропствующих, расфуфыренных и зачуханных, распустивших хвост и поджавших его, красивых, самодовольных и убогих, комплексующих, онанирующих, анализирующих и манипулирующих, строящих грандиозные планы на будущее и растоптавших их минувшей ночью, развеявших по ветру и проклявших все навеки, – глядел на эту факультетскую ярмарку тщеславия и вспоминал себя.

Как он мечтал на первом курсе, что будет вот также валяться весной на зеленом газончике, вон как те двое слева от него – она травинкой щекочет ему нос, он ноль внимания, и вдруг хватает ее и валит на спину, она визжит, как зарезанная, хохочет… Вон подгребает их приятель, падает рядом, достает книжки…

Но прошли годы, и он понял, что не так это просто – поваляться на газончике, во-первых, чаще всего просто не с кем поваляться, это главное, а потом, чаще всего просто хочется, чтоб тебя зарыли в этот газончик на полтора метра вглубь и холмик сровняли, не оставив ни следа, ни памяти. И вместо студенческих буколик тебя ждут длинные списки очередников в Кащенку, палаты которой, говорят, ломятся от твоих собратьев-однокашников, раньше тебя осознавших сложность жизни, но так и не сумевших в ней разобраться, либо попадаешь в «Яму», глубочайшую яму, из которой тоже непросто выбраться, вернее, ты попадаешь в нее снова и снова, пока тебе не выдают там постоянную прописку и вид на жительство.

– Все не так просто, Олечка, – говорит он, неловко шурша букетом за спиной. – Я все знаю, что ты скажешь, ведь я уже год веду эти дурацкие монологи-диалоги с тобой. И самое трудное – это сказать те единственные правдивые слова, которым поверили бы и ты, и я. Можно сказать – «прости», можно сказать – «я был неправ» (потому что ты была права всегда, потому что ты – женщина, а значит, права изначально, и если у меня что-то не получилось, то не надо тут юлить и винить кого-то, это мои личные проблемы, я знаю), можно также сказать – «давай начнем все сначала» или даже – «я тебя люблю» (нет, лучше не будем бросаться словами), но скажи мне ради бога, как все это сказать, чтобы этому поверили и ты, и я?! Как сбросить шелуху со слов, подобно любовникам, сбрасывающим одежды и остающимся один на один, одни во всем мире, и познающим истинную цену слов – как?! Я не знаю! Не знаю… И все же. Все же…

– Ты спрашиваешь меня, как нам сбросить одежду? – произносит она задумчиво. – А кто тебе сказал, что я ее собираюсь сбросить? Знаешь, я давно уже запуталась в твоих рассуждениях, давай ты мне потом все расскажешь поподробнее, а то меня девчонки ждут.

Она прощается прикосновением руки, складывает губы в улыбочку и уходит. Потом оборачивается, и в ее голосе звучат металлические нотки:

– А цветочки свои… Можешь засунуть их себе в задницу.

Он закрыл глаза. Все его разговоры с ней неизменно кончались тем, что он получал пощечину.

Причем в последнее время не только от нее. Ему все чаще доводилось вступать в мысленные дискуссии с окружающими, и его всерьез тревожило то, что почти каждый спор заканчивался звонкой оплеухой. И он ничего не мог с этим поделать.

Славка говорит, это симптомы шизофрении, а уж он-то спец в этих делах. Прочел всего Фрейда в «Горьковке», «Судебную психиатрию» Крафт-Эбинга и «Историю проституции» Ивана Блоха. Бедняга, на него это так страшно подействовало…

А что, если это комплекс вины? Загадочная природа этого мерзкого чувства всегда волновала Вадика. Похоже, оно возникало из-за трагического разлада между тем идеальным внутренним миром, в котором обитала Вадикова мысль, и окружающей действительностью, словно задавшейся целью этот мир скомпрометировать и опаскудить. Все было предельно просто и понятно, пока он сидел одиноко в своей дворницкой каморке за письменным столом. Мелкие и дешевые мотивы знакомых ему людишек представали перед ним во всей их глупости и подлости, во всей психологической простоте и рентгеновской ясности. Парад неврастеников и шизофреников, х-хе… Он видел их насквозь.

Но все становилось с ног на голову, когда он спускался в этот бренный мир. Спуск почти всегда происходил по одинаковой схеме: для начала, к примеру, надо хорошенько напиться, похерив срочные дела и обязанности, потом набить морду совсем не тому, кому следовало бы, и не за то, за что следовало, после чего можно, допустим, совершить небольшую экскурсию за город… После такой разминки – вернуться и, собрав вместе (чтоб не размениваться по мелочам) в одной комнате отнюдь не самых худших индивидов, вдоволь поиздеваться над всеми и получить за это высший академический балл. Цель достигнута: все в дерьме и тебя ненавидят. Ты же растерянно озираешься по сторонам, в новеньком галстуке, белоснежной рубашке и со свежемерзким комплексом…

В такие моменты к видению парада безумцев добавлялся новый штрих: он, собственной персоной, отворачиваясь и заслоняясь от телекамер, смущенно перебирал ногами где-то в задних рядах демонстрантов. Хуже того: внезапно, как по команде, его колонна раздваивалась и резко веером расходилась в стороны, оставляя его одного посреди площади. И теперь вся эта армия ненормальных придурков оказывалась на трибунах, наблюдая, как он в гордом одиночестве топчет брусчатку, мрачно размахивая знаменем цвета детского поноса, и на полотнище золотом вышито всего два слова, два его любимых эпитета… И все они, похоже, просто наслаждаются этим зрелищем, будто все было заказано и подстроено специально.

Неплохая мысль, приходило иногда ему в голову. Идея всеобщего заговора порой восхищает своей универсальностью. Прежде всего, она сразу многое объясняет. Все его неудачи становятся не такими обидными – если вспомнить, сколько народу напрягалось, чтобы подстроить ему ловушку. Даже страшное фиаско с Ольгой… Ведь она их агент. Ясно, почему ее выбрали. Его любой ценой хотят выбить из колеи, ударить лицом в грязь, заманить в западню, дискредитировать. Зачем? Его боятся. Кое-кому не по душе его острый ум, врожденное чувство справедливости и независимость. У НИХ такие не в почете – ИМ любы угодливые подхалимы, ловкие прощелыги, кретины и подонки…

Вот почему он старался не доверять своему чувству вины (которое, признаться, одолевало его постоянно) – ведь ОНИ только и ждут, чтоб он расслабился, подставил свою ахиллесову пяту. Схема ситуации, если ее упростить, была такова: чем упорнее он отстаивал свою правоту, тем большую ярость и сопротивление это вызывало у НИХ (и тем больше ему приходилось страдать); если же он выходил победителем из очередной стычки с недругами, как сегодня, то все равно получалось не то, что он хотел, потому что страдали теперь другие, – иными словами, если страдал он, то это означало, с одной стороны, что ОНИ опять победили, а с другой – что он все-таки прав; если же страдали другие, а он нет, то это означало, что он неправ, и, следовательно, ОНИ опять победили, и он опять страдал, и это приносило даже некоторое наслаждение… Сложная штука жизнь – придумал как-то он афоризм.