Литературно-художественный журнал - Журнал «Юность» №09/2021

Был юн Рассвет. И строен. И высок.
Забавы ради – целился в висок
небесным несозревшим мандарином.

И накалялся красный мандарин.
Вываливались Старцы из картин,
отряхивая бороды и нимбы…

И я шептала: больше не грешу!
Не пью одна, не вешаю лапшу,
не дохну всуе, честно – НЕ ПИШУ…

Я в шесть утра на кухне – ВЫПИТЬ ЧАЮ.

Да потому что холодно!.. Зима…
(«Назол» – от носа, горе – от ума,
ключи от рая, крышка – от кастрюли…)

И уходили Старцы в Никуда.
В горячей кружке плавала звезда…
И выпадали буковок стада
из дырки от попавшей метко пули.

Мне хорошо на дне моей реки.
Мне кислород уже и – ах! – не нужен.
Не нужен завтрак. И обед – не нужен.
Тем более – такси, свиданье, ужин,
дежурный трах… И даже плавники

здесь не нужней, чем хобот – попугаю,
спине – асфальт, а паруса – трамваю.
Мне хорошо на дне моей реки.

И не пытайтесь, глядя в глубину,
взывать надрывно к совести утопшей,
и топать нервно ножкою продрогшей,
бубнить чего-то… (что-то – про весну)
и палкой бить прибрежную волну.

Простите мне мой рыхлый вид намокший
(но как прекрасны эти пузырьки!..).
Мне хорошо на дне моей реки.

Поверьте – мне ни капельки не жаль
остаться здесь в компании предметов,
когда-то утонувших: пистолетов,
свершивших преступления, коньков,
ржавеющих на теле конькобежца,
пустых бутылок, рваных кошельков,
дырявых разноплановых носков

и ключиков от сломанного сердца,
машины, сейфа, дома, гаража,
под печень залезавшего ножа,
изрезанных кусков какой-то ткани
и мячика, ушедшего – от Тани.

Мы все лежим, болтая и шутя,
на дне в небытие переходя,
подвержены метаморфозе дивной…

Не мучают ни сплин, ни каблуки —
мне хорошо на дне моей реки!

А вам пора – у Вас поет мобильный.

…И Море отказалось от меня,
отхлынув так спокойно и красиво.
И был четверг. И небо цвета сливы.
И полночь. И пустая болтовня
в таком веселом радиоэфире,
где о кефире, гире и сортире.

И не было пустынней места в мире,
где Море отказалось от меня.

Ведь Море – отказалось от меня.
И задыхались синие киты
на берегах – трагично и статично.
И шел трамвай – трамвайно так звеня.
И говорил кондуктор: «Неприлично
бледны Вы… Но – сезон… Симптоматично».
И жалкое «Спасибо. Все отлично!» —
конечностями резво семеня,
срывалось с губ.
До боли непривычно
вдруг понимать, что Морю – безразлично.
Ведь Море – отказалось от меня.

И Нежный Друг, порвав от страсти лиф
и теребя упрямые застежки,
расстроен был и удивлен немножко
(он раньше думал, что русалки – миф),
вдруг обнаружив под красивой тканью
не пары ног хмельное трепетание,
не жажду ласк, касанья и пронзания,
а очень стройный, но – русалий хвост…

И, избегая потерять сознание,
присвистнув тихо, молвив «Западня…»,
ушел в окошко, «дернув» «на коня».

А я в песках раздетая осталась.
Я от тоски в русалку превращалась.

Ведь Море отказалось от меня.

Что тебе рассказать? Зачем тебе это, почему ты все время об этом просишь?
О том, как мы строили бесконечную гать и рубили десятки просек?
Таскали чугунные рельсы на себе и насмерть к ним примерзали зимой руками?
Так это ведь были совсем не мы, и не кончиками пальцев, а всего-навсего
языками.
Мы – героическое поколение, не валившее лес в тайге, не летавшее в космос
с собаками.
А если стреляли, то только по самим себе, а не попав, не смеялись, а плакали.
Мы не знали, что вены надо не поперек, а вдоль, а трава не наркотик вовсе.
И не понимали, что в сердце бывает зубная боль, и это Гете, а не Маяковский.
А еще мы торговали собой на обочинах, на вес, на цвет, на штуки и ведрами,
и выкладывали на прилавок свой ливер просроченный, между чужими грудями
и бедрами.
Это из наших книг криво вырывали страницы для того, чтобы в них
заворачивать семечки.
По ним можно было гадать и вязать на спицах. Страница десять, попали
в темечко.
И гвозди не надо делать из нас. Мы быстро гнемся и покрываемся ржавчиной.
Мы лучше сыграем тебе. Здесь и сейчас. По системе Станиславского
и Немировича-Данченко.
Что ты хочешь услышать о беспардонных нас, о поколении не «вопреки»,
а «вместо»?
Пойдем, я покажу тебе, где тонуть с руки. Я уже пробовал на себе это место.

Вечером, когда за домами садится солнце,
в соседних дворах начинают поливать траву.
Трава щурит зеленые глаза, узкие, как у сонных японцев,
и, поднимая нескошенные метелки, пахнет, как на лугу,

с которого лет тридцать назад забрали ее семена,
чтобы начать продавать готовые к укладке газоны.
Кто были эти талантливые голландцы, кто запомнил их имена?
Рыжие и рослые, очень похожие на удавшиеся клоны

тех, кто вывел и начал продавать на вес золота
тысячи сортов голландских тюльпанов,
ярко-красных, прекрасного фона для серпа и молота,
желтых, как цвет созревших на Кубе бананов,