Литературно-художественный журнал - Журнал «Юность» №07/2021

Не знаю, что именно она делала в лагере. Может, учила хилых девочек плести макраме. Вот ее взгляд, случайно брошенный на меня, – он сейчас у меня в голове, могу вытащить и положить на стол. Вот ее взгляд.

У каждой девочки по тонкой косичке на спине, сидят лицом к стене, на которой скотчем прилеплены толстые разноцветные нитки, будто хотят себе хвостики сплести, – чем серее девочка, тем разноцветнее нитки. Она и сама только-только выросла из такой девочки. Выросла взглядом – через мутное стекло посмотрела на меня, как солнце с бесцветного неба.

Этого не было, конечно. Это я придумал уже потом.

По-настоящему мы встретились через два года у общих друзей – оказались на одном диване. Мне исполнилось двадцать, мои худые ноги были самым постыдным явлением в природе, я пытался отрастить бороду, много пил, мало спал и боялся оставаться в одиночестве.

Вокруг дивана все дрожало и двигалось, как в любительской съемке. Разноцветные лучи выхватывали стоп-кадрами красные щеки, неестественные позы, задранные ноги, стрелки на колготках, блестящие губы. Воздух отяжелел и стал соленым от пота, хохота и пролитого пива.

После дивана мы оказались на лестничной клетке, потом в ее подъезде. Холодный длинный ключ все время падал на грязную плитку пола, я пытался сдержать смех, и вместо него из меня вылезал какой-то странный писк, она зажимала мне рот рукой, приговаривая «соседи, тише, соседи», но сама смеялась звонко, заливисто, как умеют смеяться дети лет до десяти – так, что все уходит из них и остается сплошной смех, легкий, как воздушный шар. Я сполз на пол и ухватил ее за лодыжку, на всякий случай, чтобы не улетела.

История, которую Лийка рассказала после того, как я к ней переехал. Есть такой мир, в котором пишут не книги, а слова. Несколько лет трудятся, чтобы написать одно, переписывают, согласные меняют, гласные вычеркивают. Слово получается настоящим. Вот сейчас осень – это когда пахнет мокрыми листьями. Попробуй опиши, как это. А они такое слово придумают, что ты сразу же все почувствуешь, как услышишь его. Мгновенно.

Еще немного – и тридцать. Говорят, это были мои лучшие годы. Вес я так не набрал, зато отрастил бороду.

Асфальт накалялся, в метро женщины ездили в белых сарафанах и их толстые руки слизнями вылезали наружу, оставляя влажные следы. Мужчины поправляли галстуки, деды на лавочках у прудов, расставив ноги, с хрустом разворачивали газеты.

Моя внимательность тем летом переросла в болезненную манию. Я подмечал каждую мелочь. Я видел тонкую полоску липкого брусничного соуса, медленно сползающую по ладони мужчины за соседним столом, отросшие черные волоски между бровями коллеги, лопнувший сосуд, красной ниткой прошедший через Лийкин глаз, дернувшуюся бровь над этим глазом, движение челюстей под зеленоватой кожей, опять глаз, глаза, которые смотрят на меня и через меня в белую больничную стену.

Квартиру мы продали очень быстро. Деньги были уже через две недели после того, как она мне рассказала. На съемной не было кондиционера, а все подоконники Лийка заставила горшками с пыльными зелеными растениями. Кто-то сказал, что они помогают дышать. Я лежал на ковре и старался не шевелиться. Работать – есть – в больницу – спать – работать – есть – в больницу. Было время как раз для больницы, но я лежал на ковре и старался не шевелиться.

В таком положении тело отключалось, голая спина переставала чесаться от ковра, а на боках высыхал пот. Не отключалась голова, но для этого у меня были маленькие белые таблетки. Таблетки погружали под воду. Сердце начинало биться медленно и гулко, на каждую мысль уходило столько времени, сколько без таблеток уходило бы на целый десяток. Я не знаю, что хуже: то, что она заболела, или то, что я в это время. Еще мысли переставали цепляться друг за друга. То, что я в это время потел за. Следствие теряло причину. Оставался голый тезис. Голый тезис о том, что она заболела, что надо работать, есть, ехать в больницу, спать, работать, есть и ехать в больницу.

То, что в это время я пошел за другой женщиной.

А до этого я пришел в ее дом. Еще раньше я не поехал в больницу. Мне всегда нравилось имя Марина, соленое имя. Марина была, конечно, в зеленом. Сидела она на зеленом же диване, я смотрел на ее грудь. Я говорил ей, что не вижу остального, что оно сливается с диваном, говорил совершенно серьезно, пока она смеялась – грубо, громко, открывая розовый рот с потемневшим от красного вина языком.

– На что это похоже? – Я попытался привлечь Лийкино внимание. Хотелось пощелкать пальцами перед ее лицом.

Классе в седьмом мать записала меня на дополнительные занятия по психологии, которые вела крупная женщина с красной помадой, остававшейся на зубах. Нас было человек шесть, все девочки и я. Мы проходили тесты и делали странные упражнения. Как-то раз разбились на пары и сели на старые школьные стулья друг напротив друга. Один должен был смотреть поочередно на своего партнера и сквозь него, на и сквозь, второй – догадаться, когда смотрят на него, а когда сквозь. Я внимательно смотрел в глаза одноклассницы, вцепившись пальцами в стул. Вот сейчас она меня не видит. Сейчас не видит. Ну же. Сейчас не видит. Посмотри на меня. Сейчас не видит.

– Что? – Лия посмотрела на меня.

Я заметил, что рядом с лопнувшим вчера сосудом пролезла еще одна красная черточка.

– Ну это. – Я махнул рукой куда-то в сторону больничного коридора.

– А, – она задумалась, – это похоже на похмелье.

Всего-то, похмелье.

Когда одноклассница на меня посмотрела, я вздрогнул, заволновался и, стыдно вспоминать, чуть не заплакал, тринадцатилетний пацан. Что-то было в этом такое, меня увидели.

История, которую Лийка рассказала мне перед выпиской. Есть у меня один знакомый, который всю жизнь слышал внутри себя голос. Голос знал, как нужно поступать. Это началось, когда он был еще ребенком. Его маленькая подружка (нет, не я) спросила, идти ли купаться на провальное озеро. Голос сказал – идти, мой знакомый повторил, а маленькая его подружка пошла и не вернулась. Это, слава богу, было самое страшное, больше советы голоса к такому не приводили. Мой знакомый не всегда был согласен с тем, что слышал, но ничего ведь не поделаешь, у каждого своя судьба, да и с голосом не поспоришь. Ему даже иногда становилось мерзко-мерзко внутри, но ведь голос. Голос одобрял интрижки друзей, какую-то мелкую ложь, иногда советовал обождать с тратами, иногда – спустить все и не жалеть. Обычные бытовые истории. А потом, годам к пятидесяти, мой знакомый вдруг понял, что не было никакого голоса. Точнее, был, но его собственный.

Последний раз мы занимались сексом полгода назад. Был вечер субботы. Мы, как обычно, не могли договориться, какой фильм смотреть. Я сказал, что если она займется со мной сексом, я всегда буду соглашаться на ее кино. Она несколько раз переспросила, всегда ли. На ней были дырявые пижамные штаны, она не побрила ноги, мне было все равно. После мы смотрели что-то про трех сестер в викторианской Англии. Это было в декабре. Потом наступил январь, февраль, март, апрель и май.