Коллектив авторов - Российский колокол № 1–2 (34) 2022

И тогда засвербят в небесах точки звёздных стигмат,
Раскачается снова вселенских весов коромысло
И в заветную формулу выложит новые числа,
Возвращая наш разум в привычный приятный формат.

«Ату её!» – на пасквили и хамство,
Смолчать бы, да невмочь.
Ошуюю средь чванного убранства
Сидеть мне в эту ночь.

Ответственна за судьбы и за строки,
Внесённые в тетрадь,
А тесные сжимает время сроки —
Нельзя переписать.

Ответственна за речи и молчанье —
Суть счастья и потерь,
За честное горенье и сиянье
Ответствую теперь.

Отверстие меж сущим и всемерным —
Как чёрная дыра.
Отверженной быть нелегко, наверное,
Попробовать пора.

Отверста даль – иди, куда захочешь,
Да чаянья молчат.
Отчаянной до истеченья ночи
Сидеть, потупив взгляд.

Нас, ошуюю сидящих, всех минуют
И милости, и честь.
Одумавшись когда-то, одесную
Предложат пересесть,

Но красные останутся пустынны —
И угол, и скамья…
Напрасно одесную место стынет,
Как эта ночь моя…

Извечное начало всех начал —
Творящее и творческое слово,
Из ничего родившееся словно,
Обро́ненное будто невзначай.

Является нам слово и звучит
В призыве трубном, в лепете чуть слышном,
В ржаных колосьях, в буйном цвете вишен,
В пожаре и в мерцании свечи…

По слову совершается исход,
Проносятся эпохи как мгновенья,
Творится хаос светопреставленья,
И умиротворенье настаёт.

Скрещение космических орбит,
Чертёж замысловатый инженера,
Указанный народом символ веры
Живое слово предопределит.

Единая основа бытия,
Оно – и прародитель, и предтеча,
Диктат, увещевание и вече,
Оно – весь мир, и в этом мире – я…

Вне времени, но в каждом из веков
Есть свой источник мудрости и чести:
Писатель, что чудак из чудаков,
Вселенские несёт планете вести.

Он разнолик, но в том равновелик,
Он в рубище, но есть над ним корона.
Интуитивно предречёт он миг
Судьбы свершенья и сверженья трона.

Мой дух теснят дощатые часы,
склонили головы седые гвозди.
Когда осенние челны
придут, печальны и честны,
прошу тебя,
будь, как и прежде,
будь везде,
будь возле.

Зыбкий подножный субстрат стоит на горбатых китах,
живёт в неустойчивом русле Гераклита,
единственный твёрдый фундамент – могильная плита,
панцири черепах и раковины улиток.
Соль земли состоит из отдельных щепоток.
От зубов отскакивает пламенный язык Герасима,
занюханный кухонный шепоток
на руку сильным мира сего.
Под нами волнуется Тетис,
необузданный кипяток,
громоздится над нами Тетрис,
панельно-шаток,
нас с молотка,
с прилавка
толкает в оптовую пропасть вселенский торг,
как итог —
грибным дождём разольётся новая Хиросима.
Ты неси меня,
чёрная речка Акидабан,
узнает и примет обратно
родного брата
одинокий океан,
волосы встали дыбом,
всё, что было любо,
отдали слащавым лыбам
и чугунным лбам.
Я ступил только шаг по неровной поверхности Парагвая
и сразу пошёл на дно, потому как не знаю брода,
но умоляю у смертного одра,
моя дорогая,
не оставляй меня никогда,
ты бежала прочь от Великого голода —
нас двоих обуяла великая жажда,
в потоках крови, лавы и оранжада
впереди открывались любви световые года.
Брызжа слюной, набросилась дикая похоть.
Наши дети с улыбкой уходят в последний поход,
чтоб свои молодые силы в лёгкие сельвы вдохнуть.
Кто сегодня откажется бросить камень?
Ты хоронишь меня своими руками,
зарывая всё глубже во влажное тело своё.
Я так часто стал путать тебя с войной,
над могилой моей райский ворон гнезда не совьёт.
Тебя же, подруга моя, бедолага,
на месте, увы, не линчуют
солдатня-пьянчуги,
поведут с балаганом
по разным странам,
на потеху долгоруким ресторанам.
Мохнатая Офелия,
Хулия Пастрана,
урчит в животах толстосумов вырезка филейная,
ты рвёшься в пампасы, к родным просторам,
но кругом только прутья решётки, на все четыре стороны.
Жизнь этой бабочки неоправданно долго длилась,
и ты упорхнёшь на свидание с космосом, Ремедиос.
Дождь перебирает чётки капель,
гложет сердце месяц-скальпель,
только жертву сожрав, вернётся Дионис.
Кричат крамольные ответы
горячие ветры,
в тяжёлой воде возбудили взвесь,
посбивали дремотную спесь,
лживую жирную слизь.
Мы с тобою – здесь и днесь,
это и есть наша жизнь.
Солнце не зря сочится из проржавевших небес,
потерявших свой первозданный блеск,
повисших ветхой эгидой над полем брани.
Многие грянулись оземь, сотни и тысячи
в потной сече,
с кем ты сейчас?
С Харландом или Берни?
Мир, стреноженный правильными играми,
хочешь – не хочешь, сгинет в огне,
мы на острой грани,
на выходе из гавани,
уже сегодня «Гранма» причалит в Гаване.
Весна расправит свои подвенечные перья.
Любовь рождается в пене, в кипении,
ей не нужно другого сырья,
кудлатые гребни,
как крохотные пигмеи,
рухнут пред нею,
падут на колени
на гигантские мостовые нашей Гибернии,
спавшие под асфальтом останки бренные
выйдут наружу цветами, едва их коснётся слеза.
Я прошепчу лепестками:
– Здравствуй, моя Элиза.

Измученных мельниц колёса
Приводят в движение тысячи воль и сил.

Я состригаю волосы.

То ли дюны, то ли колосья,
То ли небо, то ли волн синь.

Я состригаю волосы.

Чужих ДНК обручальные косы
Сплетут бесконечную осень.

Я состригаю волосы,
Я состригаю последние волосы.

Скажи, свет мой,
зеркальце —
если это ещё не конец,
что будет в конце?
Проскользни кистепёрой кометой
по тонкой границе
извилин и сердец
меж тесных арен и сцен.

Где трибун, что наложит вето,
сорвёт театральную ветошь
и в вечность войдёт младенцем?
Ищи теперь в поле ветра,
ищи её, подросшую наотмашь.
Корабль пустыни взвалил на ершистую спину
Ковчег Завета,
бредёт на ощупь.
Закольцованным, заколдованным танцем спина
лента времени завита,
затоптана рейвом и мошем.