Альманах - Крещатик № 91 (2021)

– Потому что в 2014 году ось Земли сместилась на 14 градусов и в Южном городе стали субтропики. Был континентальный климат, а стал субтропический.

Я всегда верю Вадику и сейчас верю.

– Вот, раньше мы зимой мерзли, – продолжает Вадик, – а сейчас нет. Раньше летом было 30, а сейчас и до 60-ти доходит.

– До 60-ти? – переспрашиваю я.

– До 60-ти, – кивает Вадик.

Мне страшно:

– И что делать?

– Ну что, прошлое лето, когда было 60, я покупал три бутылки пива из морозильника в ларьке, садился в трусах на скамейку и одно пиво пил, а две бутылки лил себе на голову.

– Помогало?

– Помогало, – Вадик для подтверждения кивает.

– А я не пью, Вадик, – мне зачем-то захотелось соврать.

– Ладно, – Вадик треплет меня по плечу, – пойду я.

Из его пакета торчит молоко, сметана и творог.

Вечер, курю на крыльце, когда я курю, то включаю свет над крыльцом и нахожусь, как на подиуме, меня хорошо видно из любой точки двора.

Скрипит соседская дверь, потом хлопает, слышен сдавленный кашель курильщика. Это вышел автослесарь Теодор Рузвельтович. Вот показалась и его массивная фигура. Тень легла на всё пространство.

– Добрый вечер, – киваю Теодору Рузвельтовичу.

– Здравствуйте, Вячеслав Анатольевич, – отвечает мне Теодор Рузвельтович, – все приблудных кошек кормите.

– Да, – отвечаю, – кормить приблудных кошек – это гуманно.

Мы немного помолчали. Потом слышно кряхтение Теодора Рузвельтовича и его грудной голос:

– Вы никогда не думали, Вячеслав Анатольевич, что гуманность – это продукт ваших установок, но надо понимать, что любая философская система противоречива, потому что вы принимаете на веру установки на базе которых строите философскую систему.

Я молчу, мне интересно, куда клонит Теодор Рузвельтович.

– Вот, вы говорите «гуманно», но выключаете на ночь галогенную лампочку над вашим крыльцом и от этого весь двор вас проклинает. Вы экономите жалкие копейки, а мы ходим во тьме. Разве это гуманно?

– Ой, – подпрыгиваю, – я не знал, Теодор Рузвельтович, извините.

– Или вот взять ваших кошек. Вы так верите в гуманность, что не можете понять, что это просто принятая вами установка. Поверьте, если кошек не кормить, то найдется кто-нибудь другой, такой же безголовый как вы, кто будет кормить кошек.

– Почему вы не можете, Теодор Рузвельтович, оставить мне это свойство – быть безголовым?

– Потому что, Вячеслав Анатольевич, я вас люблю. По-своему, но люблю. Мне нравится, когда вы по вечерам сидите на крыльце и курите Галуас, мне даже ваша гуманность нравится.

– Я польщен.

– Не кривляйтесь, но просто я хочу предостеречь вас от этой крайний формы идеализма, которая вам свойственна.

Я расстроен. Я никогда не был идеалистом.

– В чем же мой идеализм?

– В том, что вы вмешиваетесь в естественный ход событий. Поймите крокодил – зеленый, волк – с зубами, кошки не должны гадить на мой огород.

Теодор Рузвельтович бросил окурок в мою сторону. Искры полетели огоньками во тьму. Скрипнула дверь. Я еще посидел. Немного поразмышлял над услышанным и тоже пошел в дом. Долго думал, выключать ли галогенную лампочку над крыльцом. Посчитал, сколько она жрет. Решил оставить.

Захожу в подвал и прошу портвейн «Ливадия».

– Вам не следует так увлекаться портвейном, – говорит бармен Игорь.

Я смотрю на него удивленно.

– Почему, это же самый прекрасный напиток, ароматный, нежный, терпкий.

– Потому что он быстрее всего всасывается в кровь.

– Разве это плохо?

– Ну нехорошо да.

– По-моему, то, что быстро всасывается, быстро и выходит.

– Ну только не портвейн «Ливадия».

– Хорошо, налейте мне хереса.

– И херес быстро всасывается.

– Что же вы мне посоветуете?

– Вина, сухие красные вина.

– Может виски?

– Нет, вина, вина.

– В горах выпал снег, – сказала соседка Надежда и внимательно посмотрела на меня.

– Снег – это хорошо, снег – это холод, холод замораживает и сохраняет подобие жизни.

У Надежды тонкие изящные пальцы. Она медленно перебирала ими полосу волос, спускающуюся из-за плеча.

– Я пойду в горы, на лыжах, – произнесла Надежда, тонкая венка билась у нее на виске.

– Вы? – мне почему-то стало немного не по себе.

– Я.

– Никогда бы не подумал, – я достал из кармана сигарету и закурил, – меня с собой возьмете?

Надежда загадочно улыбнулась:

– Конечно, нет.

– Почему.

– Потому что некоторых людей не стоит брать в горы.

– И этот человек я?

– Ваш мир – четыре стены и иллюзии. Зачем вам горы, если вам проще их выдумать.

– Ну я все-таки родился на Камчатке, а там не только горы, но и вулканы.

– Возможно, именно это и сделало вас таким.

– Каким?

– Вы ходите, где все. Но это не страшно. Вы любите шоссе, а я тропы.

У Надежды очень красивые зеленые глаза. Она поправила челку и поглядела в глубину двора.

– Но может, я исправлюсь?

– Зачем вам исправляться? Вы даже листья опавшие от винограда не можете убрать. Посмотрите, все уже убрали листья. Вчера подходила дворничиха и спрашивала, почему вы не убираете листья.

– Мне нравятся листья.

– Ага, и стены, и шоссе.

– Так вы возьмете меня в горы?

– Нет, нет, и листья уберите.

Надежда развернулась и пошла к своей калитке, непотухшая сигарета обожгла мне палец, я чертыхнулся и пошел в дом.

Понял для себя идеальное ухаживание за девушкой. Я шел к этому пониманию долгие годы, в юности я был иным, в первом браке тоже, но сейчас, когда мне сорок восемь лет, я точно сформулировал процесс ухаживания за незнакомой девушкой. Ты сидишь в питейном подвале, пьешь терпкий сладкий портвейн «Южный берег», на блюдечке у тебя четыре оливки, наколотые деревянными шпажками, ты читаешь Розанова, играет легкий джаз, какой-нибудь Thelonious Monk. Музыка разливается по всему пространству и проникает в каждую точку уютного темного помещения.

Напротив тебя сидит обаятельная прекрасная черноволосая незнакомка. Ты не ведешь с ней никаких разговоров о погоде, ценах на центральном рынке, сослуживцах, моде, театральных постановка, книгах, телевизионных передачах и рок-идолах.

Иногда, отхлебнув портвейна и перевернув страницу книги, поднимаешь глаза и смотришь на красивую девушку. Вы молчите. Так проходит час, два, ты отхлебываешь портвейн, читаешь книгу и смотришь на девушку. Потом вы молча встаете и идете гулять по ночному Южному городу.

Зашел в книжный Игнатия и наблюдаю веселую картину.

– Здравствуйте, – обращается к Игнатию стареющий мужчина сильно за пятьдесят.