Альманах - Крещатик № 91 (2021)

– Однажды я взглядом посадил дерево. Прямо в землю! Оно росло себе и росло. Никто не знал, что это моё дерево. Ничем от других не отличалось. Но если я забирался на самую высокую ветку, то становился невидимым.

– Как же ты находил самого себя, чтобы вернуться?

– Никак. Каждое утро мне нужно чем-то болеть, чтобы ты меня лечила.

– Это не совсем так. Ты придумываешь себе всякие болезни, а мне приходится с тобой возиться, – не отводя взгляд от дедушкиного лица. – Вот где твоё сердце подевалось? Ты, конечно, привык без него, но с этим надо что-то делать. Тишина в тебе стоит такая, хоть уши закрывай.

– Так бывает с непривычки. Тишина – это сердце в кубе. Не ты его слышишь, а оно тебя.

– Ты готов всякую неподвижность объяснить, но это неправильно. Как лечиться будешь?

«Не знаю, как нынче, но еще недавно японцы умели часами сосредоточенно сидеть перед одной-единственной фотографией, постигая подробности и осмысляя целое.

При таком рассматривании уголок двора открывается необозримым пространством твоего сердца». (Из газетной заметки.)

– А давай тебе сердце придумаем? Ну как фокус: вот оно есть, а вот… – девочка руками изображает звуковую трубу. – Весь вечер на манеже – распиленное сердце!

Прямо на ваших глазах всё, что еще не соединялось, тут же соединится! Зрителей со слабыми нервами просим покинуть зал!

– Но я так не хочу.

– Зато ты никого не будешь пугать своей тишиной.

– Дело в том, что я его спрятал, а ты…

– Тебе разве не нравится мое предложение?

– Оно бессердечное.

– Но там есть я! И мы с тобой: на горке с собаками и слёзы от снежного приземления, – вдруг спохватившись. – Там же мой жених… Ты что, совсем его забыл? Тебе так нравился его открытый лоб, прямо «взлётная полоса на авианосце» и шапка набекрень. Кругом зима, а у него на лице веснушки. Вспоминай, вспоминай…

– Для фокусов память не предусмотрена.

– Мы же движемся к узнаванию. Тебе разве не интересно, как на самом деле всё называется?

– Мне интересно, когда наступит моё выздоровление.

– Вот когда всё правильно назовем…

– Это как украсть Луну, да так, чтобы осталась возможность смотреть на неё, не замечая.

– Ну ты, дедушка, сказанул! Я только догадывалась, а ты уже…

«Когда мне было лет 16–17, привез нам какой-то студент-грек Кукупи фотографический аппарат. Тогда фотография была очень сложная. Надо было стекло обливать коллодиумом, потом класть в серебряную ванну, укреплять сулемой, сушить; и то же надо было проделывать с альбуминной бумагой. Этот Кукупи, который не играл никакой роли в нашей жизни, был скучен и молчалив, научил меня фотографировать, оставил мне свой аппарат и уехал. Я все лето страстно увлекалась фотографией… и бросила это занятие, потому что начала писать свою повесть». (Софья Андреевна Толстая.)

– Именно сейчас, в эту минуту, я бы хотел увидеть тигра, который не совсем тигр. Вроде бы он – и не он.

– Загримироваться, надеть костюм… И попробуй догадайся!

– Потом дерево – как бы не дерево, солнце – как бы не солнце. Но почему-то хочется поговорить с ними по-человечески!

– Они от этих двойников сходят с ума. Хотя двойники – верный путь к здоровью.

– Я видел одного такого, ни на кого не похожего, а только на меня, и здоровее от этого никто из нас не стал.

– Думаешь, лицом к лицу с тем, кого придумал, – и всё тут?

– Кому как. Мне достаточно.

– Скажем, утром ты вышел из дома, и первый, кого встретил глазами, идет прямо тебе навстречу. А ты вроде бы не замечаешь его и проходишь мимо – и вдруг что-то щелк в голове (!), но объяснить не можешь. И ты разворачиваешься и следуешь за ним. Со всеми его остановками, ожиданиями, хождениями по кругу. За время твоей «слежки» он ни разу не оглянулся, и ему ничто не подсказывает, что ты рядом. И вот, когда вы с ним переступаете порог его жилища, и он, наконец, замечает, что не один – приходит понимание, как всё произошло на самом деле.

Внимательным взглядом хозяин обнуляет углы комнаты, и теперь стены с потолком – купол парашюта, а гость – приземлившееся существо. Так он понимает происходящее и приглашает незнакомца к столу. Гость в растерянности. Гость никогда не думал, что всё может быть так просто. И что может стать чем-то до безумия важным и нужным.

– Так и случается сердце, о котором забыл!

– Оно всего лишь пароль, чтобы принять человека и идти дальше.

– Но таких умных детей не бывает.

– Я не ребёнок, я – твой доктор.

«…не знаю более точного определения времени и пространства, как то, которое я мальчиком еще 15-ти лет сделал себе, а именно: время есть способность человека представлять себе много предметов в одном пространстве, что возможно только через последовательность, пространство же есть способность человека представлять себе много предметов в одно и тоже время, что возможно только при рядом стоянии вещей». (Лев Николаевич Толстой.)

– Не поверишь, но мне кажется, ты где-то потерялся… Поэтому плохо выглядишь. Как-то не по-нашему плохо. Камеру не отключай, кино – оно отовсюду! Разный диапазон предметов, людей, всяких насекомых, однако в этой жизни ты не со мной. И в кадре не со мной. Потому-то я и спасу тебя. Твоя болезнь опередила всё! Для дилетантов ты не излечим, ибо поворот сердца требует особого внимания и терпения. Вокруг такая какофония, что…

Вот какая профессия медика тебя волновала? Ты хотел стать хирургом? Детским врачом тебе не интересно? У меня мечта быть поваром. В Китае повар и врач – одно лицо. А ты – хирург. После такой новости как теперь с тобой находить общее?

Хорошо… я оголю живот. Вручу тебе скальпель. Режь! Это не шутка, скорее импровизация – здравствуй, внутренний мир! Сейчас ты избавишь меня от земного притяжения и, не задумываясь, переведешь весь мой организм на иную стадию понимания. Мне откроются вулканические подробности каждой секунды нашего с тобой разговора. Я войду в такие дали, где стоит переставить на кухне табурет в другое место, и я встречусь с твоим недугом, можно сказать, лицом к лицу. Вот тебе и крупный план! Только снимай… И тогда я спрошу его: «Откуда такая жестокость?» Он ответит: «Спасаюсь, как могу».

– От кого?

– От вас.

– Я-то здесь при чем?

– Ха-ха-ха! Это же вы собираетесь его исцелять? Помогайте мне, а не всяким… Вот соберу вещи и первым самолетом, поездом, пароходом…

Я в растерянности:

– Тогда где ваши, а где…

– Здесь всё мое – у него ничего нет. Его трагический оптимизм – тоже я! Поэтому вся его «собственность» под моим присмотром. Но стоит мне уехать, он преобразится. Поднимется аппетит, сон тут как тут. Птицы станут влетать в открытые окна, письма голубиные приносить. Такие письма – колодезная вода – всё настоящее, до буковки, ибо писаны рукой. Начитаешься, нарыдаешься, нахохочешься.