Коллектив авторов - Традиции & авангард. Выпуск № 2

Сарказм поначалу помогал, но, как водится, ненадолго.

Вика предпочла деловой подход: она всегда умела пройти по тонкому льду налегке, без эмоций.

– Квартиру будем делить?

Без жалких вступлений, на фуршете перед какой-то премьерой, подвинув к нему тарелку с канапе.

– Вот эти вкусные, с виноградинами. Там брю недурственный.

– Спасибо… Нет, квартира останется тебе. Я возьму ипотеку.

– Спасибо.

– Прости, что так…

– Ладно. С кем не бывает.

Он был благодарен ей за великодушную сдержанность. Но тем скорее от неё ушёл. Болтаться бесполезно промеж двух сильных женщин – таких разных, но одинаково умеющих обойтись без него – было невыносимо и глупо.

Восемь свиданий в гостиницах. И основательный брак, кропотливо выстроенный в обход всех острых углов, терпеливо обжитой, укреплённый взаимными уступками и точно выверенными компромиссами, умер.

– Только ни слова про любовь, ладно?

Лежали, разомлевшие, уткнувшись друг в друга – потрагивая, поглаживая, невозможно ведь остановиться сразу, отпустить краешек рая – и она сказала – так предупреждают о чём-то важном – голосом заранее тревожным: «Ни слова про любовь». Он кивнул – куда-то ей в плечо. И не сказал ни слова.

Потом она снова стояла у окна, разглядывая московские огни. Высокий этаж, видно далеко.

– Я это запомню, – обронила. – Этот вид из окон.

– Давай вместе, – ответил он и встал рядом.

И это всё. Он знает, почему сантименты – табу. У неё нет на это времени и жизненных соков. «Мне нельзя. Я должна быть стальной заводной собачкой. Утром завелась – побежала. Работа, ещё работа, дети. Вечером завод закончился. На автопилоте уроки, купание, обед на завтра, завела будильник, упала, уснула. Иначе я сломаюсь. Если позволю себе… даже немного… Сломаюсь, мне нельзя». Отделение кардиологии, подработка в поликлинике через дорогу. Старший заканчивает первый курс, младший готовится в школу. «Знаешь, в этом есть свои плюсы. «Должна» как ответ сразу на всё. Чтобы не заморачиваться каждый раз отдельно. Игра облегчается, когда в запасе самый высокий козырь – я должна». Возможно, это письмо её немного задело. По крайней мере, он на это рассчитывал – без особой надежды вывести её из равновесия и подтолкнуть поближе к себе – скорее раздражаясь из-за неприступности её островной империи и позволяя себе выплеснуть раздражение. Она отреагировала коротко, в тот раз оставив недосказанное без ответа: «Наверное, так проще. Но я и не искала, как сложней».

Незаметно он и сам научился отсекать сантименты. Отстранённо вспоминал, как умел когда-то и, чего уж там, даже любил растравить душу – и ей, и себе. То ли повзрослел, то ли заново научился чувствовать. Ему понравилось.

В этом небиблейском раю имена сущему раздавались по новым правилам. Здешний Адам перенял у здешней Евы её манеру предусмотрительно избегать называния самого большого – такого, в чём может скрываться опасность.

– Почему я не пьянею? – Он качнул коньяк в толстостенном стакане. – Ну ладно ты. Сачкуешь, тянешь понемногу…

– Я иначе отрублюсь, Андрюш.

– Понимаю.

– Неделя была адская.

– Но я-то хлещу по-честному. И трезвый как стёклышко. Пациенты дарят тебе безалкогольный коньяк, Ева. Куда катится мир.

– Хороший коньяк, не выдумывай.

– Но почему я трезвый, доктор?

– Алкоголь, видимо, не успевает всосаться в кровь.

– Переходит в чистую энергию?

Потянулась всем телом, до хруста.

– Ага, переходит… Слушай, если будет следующий раз, давай сходим на каток? Если это будет зимой. – Уткнулась ему в плечо, и голос сразу сонный. – Мечтаю в парке Горького на катке покататься. Ты как, на коньках-то стоишь?

Он гладит её по голове, пропуская время от времени сквозь пальцы густые тяжёлые пряди.

– Ну как… Стою отлично. Ехать не могу.

– Жаль.

– Поучусь, раз такое дело. Для следующего раза.

– Хорошо бы. Хорошо бы, чтобы был следующий раз.

– Будет.

– Хорошо. И ещё хочу с тобой в театр. Представляешь? Ты в костюме, я в вечернем платье.

– Да. Что-нибудь трагическое. Может быть, классика.

– Именно классика.

– А потом в номер и, не доходя до постели…

– Прекрасный план, просто замечательный.

А сама уже не открывает глаз и дышит размеренно.

– Потом вот так же, как сегодня, побудем счастливы часов пять; восемь, если ты будешь не после дежурства. И разъедемся каждый в свою жизнь. С твоей всё понятно. Работа-дети-работа. Об остальном, если оно есть, мне лучше не знать. А мне ещё предстоит что-нибудь сочинить.

Она засыпает неслышно, будто выходит на цыпочках из детской, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– Буду встречаться с другими. Искать… то, что обычно ищут в других. Не найду, конечно, – произносит каждое слово медленно, будто прислушиваясь, как оно звучит. – А потом… вдруг… это же всегда, наверное, вдруг – старость и… что там ещё бывает.

Осторожно, чтобы её не разбудить, поднялся с постели. Она всё-таки проснулась. Вздохнула в полусне, потянулась к нему рукой.

– Спи. Всё хорошо.

– Я бы чуть-чуть вздремнула.

– Спи.

– Ты разбуди меня.

Пока Ева спит, он разглядывает зыбкое отражение, растворившееся в огнях неугомонной Москвы. Всматривается, совмещает имеющиеся обстоятельства с картинкой. Вот он – стоит, прижав к губам костяшки пальцев. Вот его любимая женщина. Свернулась калачиком под толстым белым одеялом. Она спит тихо. Двойные стёкла надёжно отсекают шум Кольцевой. Нечем разбавить тишину, нагрянувшую внутри. Коньяк не справляется, да и глупо было рассчитывать на коньяк. Он сам пришёл сюда, в её одинокое логово. «Я лучше сама». Пришёл, чтобы напомнить себе, каким могло бы быть счастье. В этом беспощадно тихом месте слышно всё. Слишком многое. Самое страшное – тоже. Она не досталась ему потому, что он слаб. Он слабее. Она была бы с ним, если бы он сумел предложить ей – навязать, чёрт возьми: «А дальше будет так» – другую жизнь, себя, своё счастье, которое, возможно, сумел бы сделать и её счастьем. Неважно, скрыто ли на самом деле в её решительном «я сама» хитрое женское ожидание быть переубеждённой – сломленной, завоёванной в доказательство того, что всё всерьёз. Потому что это не про него.

Скоро сработает будильник. Ей нужно на ранний поезд: с двух начинается приём в поликлинике.

Он ложится рядом, близко – так, чтобы вдыхать её дыхание. Осторожно касается волос.

– Ева, – шепчет он. – Ева, иди ко мне, Евочка. Я хочу ещё.

Елена Пестерева родилась в 1980 году во Львове, живет в Москве. Окончила юридический факультет МГУ и аспирантуру Литературного института им. А. М. Горького. Литературный критик, поэт. Публиковалась в периодической печати, альманахах и коллективных сборниках. Автор книг стихов «Осока» (2007), «В мелких подробностях» (2018). Лауреат премии журнала «Октябрь» (2013).