Журнал «Если» - «Если», 2006 № 06

А навстречу ему уже возвращались цыганки, впереди которых бежала и возилась в пыли босоногая и загорелая до черноты детвора. И сразу весело зазвякала в таборе посуда. Потянуло сытным запахом кулеша, запахло свежими лепешками, и дети, словно галчата, запрыгали вокруг старух в надежде получить вкусный кусочек еще до общей трапезы.

Одноглазая Нанэ уже подоила кобылицу и сейчас стояла, выжидающе глядя на Челеба, с жестяной банкой молока в сухих темных руках. Банка была от белого американского солидола, такого жирного и сладкого, что вместо масла его намазывали на хлеб прошлой зимой. Теперь осталась лишь пустая банка, которую использовали для хозяйственных нужд. Челеб взял у старухи желтую жестяную посудину, залез на сиденье брички, сунул под покров полога молоко и терпеливо дождался, пока не полегчает. Гость сыто вздохнул, издал легкий ухающий звук, и Челеб забрал у него опустевшую банку. Отдал банку повеселевшей На-нэ, посидел немного, ожидая, не выскажет ли Гость каких-нибудь желаний, и как обычно не дождался. Махнул рукой, чтобы залили в Поставленную на попа бочку воды из пруда, пошел дальше, зная, что подростки дело сделают, а в кибитку заглядывать не станут, чтобы не ослепнуть.

Подошел Мамэн, поскрипывая сапогами. Звук был неприятным, словно Мамэн на протезах ходил.

— Смазал бы сапоги, — посоветовал Челеб.

— Богатая деревня, — пропуская его слова мимо ушей, сказал Мамэн. — Дома черепицей крыты, в хлевах поросята визжат. Словно войны не было.

— Как же, богатая, — не сдержался Челеб. — Разве сам не видишь, кроме милиционера, и не приходил никто. Мужиков-то здесь почти не осталось. Да и детворы нет совсем, иначе давно бы камнями кидались. Не скоро они оправятся. Много людей здесь смерть забрала. А что до черепицы, так то прошлое богатство. Видишь, черепица темная, на многих крышах даже потрескалась, а менять ее некому. Свежие хаты чаканом крыты.

— Так сделаем скамейку? — вновь спросил Мамэн.

— Нет, — сказал Челеб. — Отсюда на юг пойдем. Не будем здесь делать скамейку, не будем никого обижать.

— Задержимся, заработаем — не умом, так руками, — предложил Мамэн. — Ададэвэс, ададэвэс, амэбархала.

— Атаси, атаси амэчоррорэ [11] Сегодня, сегодня мы богачи. Завтра, метра мы бедняки. , — пропел Челеб негромко, тронул седеющие усы, пошел прочь, чувствуя спиной недоумевающий взгляд Мамэна.

Что он мог еще сказать, самому хотелось остаться, размять руки в работе, потискать уставших от военного лихолетья и послевоенного одиночества русских женщин, но что-то уже поднимало, звало в дорогу. Челеб Оглы понимал, что табор будет недоволен — после долгой дороги, после двух границ это было первое хорошее место. И подали хорошо — женщины уже хвастались собранным в деревне, весело и задорно переругиваясь и тряся юбками. Да и мужчинам хотелось размять спины после тряских, извилистых степных дорог. А о детях и говорить нечего — пронзительно визжа, хохоча и осыпая друг друга насмешками, они возились в траве. Бегали по влажному жирному берегу пруда и кидали камнями в плавающих у камышей уток.

В пруду никто не купался.

Виданное ли дело, чтобы истинный конокрад в воду ступил?

Всю жизнь кочуют близ рек, озер и прудов, а в воду палец не сунут. Боятся, что панытко хвостатый, бэнг [12] Иное цыганское название черта. рогатый в колдобину затянет. А про мытое белье и говорить не приходится. Конокрады смеются над тем, что местные жители повсюду рубахи и постели в реке купают. Они ведь как наденут рубаху, так и носят ее до клочков на плечах. Конокраду кажется, что постирает он рубаху — счастье с себя смоет.

Как и ожидал Челеб, весть о том, что табору с места сниматься, восприняли с неудовольствием. Людей понять было можно, только настроились на отдых после утомительной дороги, только прошлись по деревне в приценке и взглядах, а тут вдруг опять трогаться в путь. Лишь одноглазая Нанэ понимающе кивнула, да Знатка стала успокаивать людской ропот, да детвора продолжала бегать по берегу — в молодости видишь открытым весь мир и не боишься долгой дороги, потому что всегда кажется: за ближайшим поворотом — удача, за плавным изгибом холмов — сытая жизнь, за линией синего горизонта — богатство и табуны бесхозных коней.

К вечеру появился совсем нежданный визитер.

Невысокий и коренастый, он, казалось, был сделан из куска крепкого дерева, что уже ссохлось, но продолжало сопротивляться времени и едкой кислоте жизни, которая пробует человека, пока не оставит от него жалкий огрызок. Видно было, что странствиями его жизнь тоже не обделила — виски были серебряными, глаза усталыми, под драным пиджаком морская рубаха в полоску, на костяшках правой руки синие буквы, неразборчивые от времени.

Пришел в табор, опытным глазом нашел хозяина, подошел и присел рядом на корточки уверенно, словно всю жизнь так сидел и стула с табуретом не знал.

— Далеко кочуете? — деловито спросил он.

— Солнце покажет, — уклончиво отозвался Челеб. — Ищешь попутчиков?

— Мне бы до Азова с вами дойти, — сказал человек, не глядя на Челеба.

Оглы таких знал, такие люди с властью в ссоре, не любит их власть, и милиция не любит. И никто таких людей не любит, хотя и попадаются среди них сильные натуры, сродни настоящим цыганам.

— Ром ли ев? — спросил подошедший Мамэн. Постоянно он рядом с Челебом крутился, не иначе мечталось ему кнут из ослабевших рук своего хозяина принять.

— Гаджо, — не оборачиваясь, сказал Челеб. — Открой глаза!

— Наспхандэпэ гаджо! [13] — Цыган ли он? — Чужак! — Не вяжись с чужаком. — остерег Мамэн. — Не видишь разве, что это за… волк?

И правильно сделал, очень правильно головой своей подумал, усами лишний раз не пошевелил, чтобы слово неосторожное не выронить. Человек, который сидел перед ними, относился к той породе людей, которые птиц не любят, потому что в оперении каждой птицы им мерещится хвост петуха. Такие люди безжалостны к болтуну, бездумно бросающему слова. А слова должны взвешиваться на хороших весах и измеряться на вес старых добрых николаевских рублей.

— Так что? — поинтересовался человек, нервно сжимая пальцы руки, на которой синела наколка. — Дойду я с вашим табором до Азова?

Спокойно спросил, словно и не слышал слов Мамэна. Правильно себя вел чужак, одному человеку в таборе принадлежат слова, остальные способны лишь делать шум. Но отвечать по существу Челеб Оглы не спешил.

— Завтра приходи, — сказал он просителю. — Когда решение примем.

Он умышленно сказал про себя во множественном числе. Хотелось увидеть, поймет его гаджо или на самом деле подумает, что решение в таборе принимается в спорах. Решения принимает один человек, и глупец тот, кто думает иначе.