Журнал «Если» - «Если», 2005 № 04

Золица растерянно улыбнулась:

— Я же тебе объясняла — ты прирожденный пепельник. Не могли же мы позволить тебе пропасть. А погасил огонь ты сам, а вовсе не мы…

«Пепельник гасит огонь, когда сочтет, что уголь готов», — вспомнил Гариц, мельком оглянувшись на кусок угля, что остался от ван Мурьена.

— Тебе вовсе не надо уходить, — продолжала Золица, — если хочешь, оставайся с нами. Настоящих пепельников так мало! Я уверена, ты сможешь стать настоящим мастером.

Ван Гариц молча покачал головой.

Теперь ему предстояло объяснить свой отказ и не оскорбить при этом страшных лесных колдунов, которые полагают свою грязную работу наиважнейшим в мире делом. Наконец он произнес с видимым сожалением:

— Я не могу. Меня зовет долг перед страной и людьми. Я не имею права бросить тех, кто зависит от меня. Но я никогда не забуду этих дней и того, что я видел здесь.

Граф поднялся, оглядел свое, пока еще невеликое войско. У одного из солдат висел на перевязи охотничий рог.

— Труби сбор, — приказал ван Гариц. — Пусть все знают, что графская охота закончена. За мной! — Ван Гариц еще раз отсалютовал молча стоящим мужикам и направился к тропе, расположение которой он знал теперь очень хорошо.

Лишь когда вооруженные люди скрылись за деревьями, углежоги стронулись с места, негромко переговариваясь, начали стаскивать в кучу тела погибших, чтобы дожечь их по-человечески и развеять прах, отпустив на волю грешные души.

— Деда! — с обидой спросила Золица. — Почему он ушел? Неужели он так ничего и не понял?

Серый старик долго молчал, затем проговорил медленно и веско:

— Он все понял. Но он действительно не мог остаться. Здесь ему пришлось бы стать одним из нас, а он слишком привык быть единственным.

— Но он не вернется войной, не приведет, как собирался, солдат и приказчиков?

— Нет. Он храбр и не отступил бы перед силой, но он слишком привык преклоняться перед властью и сейчас ему показалось, что он встретился с властью большей, чем его собственная. И он испугался.

— Деда, но ведь есть разница между властью над огнем и властью над живым человеком!

— Для него — нет. Он отравлен, угорел в чадных дворцах и не знает, что такое своя и чужая свобода.

— Жаль… — последнее слово никто не произносил, оно прозвучало само.

Легенды, песни и трагедии великих драматургов донесли потомкам историю несчастливой любви графа ван Гарица и лесной колдуньи Золицы. И пусть занудливые историки доказывают, что ничего подобного не могло быть, поскольку именно в ту пору шли переговоры о династическом браке между ван Гарицем и принцессой Элизой Райбах. Объединение царствующих домов положило начало великой империи. А небывалые льготы и особое положение Огнёвской пущи вызвано всего лишь острой нехваткой угля в молодом государстве. Политика, экономика, династические интересы… при чем здесь любовь?

«Уголь жгли и в других местах, давно уже безлесных, — возражают несогласные, — а огнёвцы, несмотря на все льготы, лес свой не спалили до нынешнего дня. И главное, там, в лесных поселках встречаются порой люди с пепельными ресницами, каких не сыщешь среди законных наследников императора Гарица Первого».

Спору этому сотни лет и конца ему не будет, потому что, вопреки очевидному, людям хочется верить не в политику и экономику, а в любовь.

В узком переулке, укрытом от жгучего ямайского солнца уступом второго этажа таверны «Морская крыса», было относительно прохладно, но воздух настолько пропитался запахами тухлой рыбы, мочи и отбросов, что Энн уже не раз пожалела о своем решении сократить путь. Проклиная чавкающую под ногами жидкую грязь, — если только это была грязь, а не что-нибудь похуже, — она свернула за угол и едва не наткнулась на Вырвиглаза, Ната Виски и Черного Тома, которые прижали к стене какого-то хлипкого джентльмена в очках, одетого в довольно изящный, но теперь безнадежно испорченный сюртук. Нат и Том крепко держали жертву за руки. Вырвиглаз, выпрямившись во весь свой гигантский рост, навис над очкариком, пытаясь запугать его жутким оскалом своего обезображенного лица.

— Я задам тебе только один вопрос, приятель, — проблеял Вырвиглаз почти нежным голосом и почесал треугольное отверстие, где когда-то располагался его нос. — Зачем тебе понадобилась эта дохлятина?

И он показал согнутым пальцем на холщовый мешок, валявшийся в грязи у обутых в добротные туфли ног очкарика.

— Почему бы не спросить об этом у того, кто тебя нанял? — В голосе жертвы ясно прозвучал лондонский акцент, а манера выговаривать слова выдавала образованного человека.

— Потому что главным условием нашей с ним сделки было не задавать вопросов, — ответил Вырвиглаз по-прежнему мягким тоном. — Но ты, приятель, совсем другое дело. А нам, признаться, страх как интересно узнать, почему это кто-то платит чистым серебром за голову мертвеца.

С этими словами он аккуратно сдвинул очки господина ему на лоб и поднес к глазам грязный большой палец. Ноготь на пальце походил на коготь зверя: чрезвычайно длинный, кривой и острый, покрытый высохшей древесной смолой, что делало его особенно прочным.

— Вот, взгляни-ка, — хвастливо сказал Вырвиглаз. — С помощью этой штучки я в один миг выну тебе глаз, ты и перекреститься не успеешь!

В полумраке переулка лицо очкарика казалось совсем белым, и Энн решила, что он уже обмочил от страха свои роскошные бриджи.

— В Каролине бедняки не могут драться на дуэли, как благородные господа, — продолжал Вырвиглаз, посвистывая при каждом слове своей треугольной дыркой. — Но у каждого из них тоже есть своя гордость, своя честь, приятель. И порой люди не прочь помахать кулаками, чтобы доказать свою правоту. Нет большого греха в том, чтобы поставить несколько монет на победителя, особенно если дело происходит в таверне или еще где-нибудь. Когда-то в Чарльстоне я зарабатывал неплохие деньги, понимаешь? Завсегдатаи кабаков и таверн и даже благородные господа ставили на меня как на какого-нибудь бойцового петуха, а когда я одерживал верх, мне доставалась часть выигрыша. Зрителям особенно нравилось, если в драке я выдавливал кому-нибудь глаза — тогда-то меня и прозвали Вырвиглазом. Всего двумя пальцами я могу выдавить тебе оба глаза с той же легкостью, с какой ты бы выковырял устрицу из вскрытой раковины. Понятно?

Бледный господин пристально посмотрел на страшный черный коготь Вырвиглаза, но на его лице не дрогнул ни один мускул.

— Почему же ты уехал из Чарльстона? — спросил он.