Журнал «Если» - «Если», 2006 № 10

— От директора прежней школы ему это известно, — сказал «блестящеголовому» другой очкастый. — Тот зачем-то проинформировал юношу перед тем, как… ну, в общем ясно…

Инспектор опять уставился «кнопками»:

— У тебя были какие-то связи с отцом?

— Никак нет, господин инспектор.

— А ты врешь, голубчик, — невыразительно произнес напарник Инспектора. — Ты получил от него письмо.

«Вот оно что!»

— Но письмо… это же не связь, господин начальник. Я же не отвечал на него. Даже не знал, куда…

— А как попало к тебе письмо? — вдруг вмешался Турнепс.

— Я был на прогулке во дворе, господин начальник школы. Меня сквозь решетку, то есть сквозь забор, окликнул какой-то человек. Сунул конверт и сразу ушел. Я его не запомнил, господин начальник школы.

— Конспиратор… — все так же невыразительно заметил Инспектор.

— Будешь выкручиваться — пожалеешь, — пообещал Турнепс.

— Никак нет, я не выкручиваюсь, господин начальник школы. Я говорю все как есть. Зачем мне выкручиваться…

— А где письмо? — тусклые «канцелярские кнопки» на миг сверкнули, как ртуть.

— Я его съел, господин инспектор.

Все трое одинаково мигнули. Напарник Инспектора не поверил:

— Что за бред!

— Никак нет, господин начальник. По правде съел. Честное слово.

— Зачем?! — почти крикнул Инспектор.

— Не хотел, чтобы оно… чтобы кто-нибудь другой его увидел. Стали бы лапать, разглядывать. А оно… было мне дорого… — Я даже не добавил «господин инспектор».

Кажется, у меня получилось правдоподобно. Однако они не поверили. Напарник Инспектора даже усмехнулся.

— Наверняка директор наплел мальчишке, что в письме какая-то опасность.

— Никак нет, господин начальник! Михаил Гаврилович даже не знал про письмо!

— Молчать, когда не спрашивают! — рявкнул Турнепс. — В изолятор захотел?

— Виноват, господин начальник школы.

Инспектор спросил:

— А что было в письме?

Я ответил не сразу… В письме не было ничего про посторонних. Никаких чужих имен, адресов, дат. Ну, ничегошеньки такого, что могло кому-то повредить. Опасность могла быть в самом факте, что письмо есть. Ну, может, в отпечатках чьих-то пальцев на гладком листе, в начертании букв, в цвете бумаги или чернил, в конце концов… Но никак не в словах! Что там? Секретные данные про кота Юшика? И я решил, что нет смысла отпираться. Тем более, что я отчаянно боялся. До боли в животе. От двух очкастых незнакомцев исходила какая-то замораживающая душу угроза.

Турнепс рявкнул опять:

— Ты что молчишь, как заткнутый! Отвечай!

— Виноват, господин начальник школы. Я вспоминаю… Да, я помню всё. Даже наизусть…

— Вот как! — обрадовался Инспектор. — Ну, излагай. — Он шевельнул на краю стола блестящий аппаратик. Видимо, диктофон.

И я, стоя навытяжку и глядя мимо всех лиц, стал излагать.

Едва я начал говорить, сделалось тошно. Стало понятно, что я предаю отца, себя, свое тайное имя Грин, самого писателя Грина… и вообще все хорошее… Даже кота Юшика (а он мне здесь, в школе, стал сниться иногда; будто приходит в темноте большой ласковый кот, укладывается у меня в ногах, урчит негромко, и я знаю, что это именно Юшик). Но я не мог остановиться. Слова выскакивали сами собой, их подталкивал сидящий во мне страх… И когда я кончил говорить, то не выдержал, побежали слезы.

Инспектор пренебрежительно сказал:

— Довольно, пусть идет… — И дежурный воспитатель сопроводил меня в казарму.

Я шел, как оплеванный. Пробовал успокоить себя: «Никого же я не выдал, никому ничем не повредил», — но все равно тошнило от липкого отвращения к себе. Однако было и какое-то облегчение. От надежды, что теперь оставят меня в покое. Ведь я же сказал все, что знал! Почти…

Напрасно я надеялся.

Меня стали вызывать на допросы раз за разом. Заставили написать от руки содержание письма. Велели глотать горькие таблетки, от которых наступало полное разжижение в мозгах и в теле, когда нет возможности хитрить и что-то скрывать. Так я признался в конце концов, что да, директор интерната предупредил меня про опасность письма. И что именно он отправил меня на встречу с тем, кто это письмо принес.

Впрочем, директор мало интересовал Инспектора и его напарника. Интересовали я и текст письма. Допытывались, не упоминались ли в строчках слова «ключ», «пароль», «информация», «адрес». Я клялся, что ничего такого не было.

— Я же все сказал, до последней буковки!

— В буковках твоих есть нестыковочки, — терпеливо разъяснял Инспектор. — Когда ты читал письмо наизусть, то в песенке у тебя было: «Купил нам папа елочку», а в письменном варианте: «Принес нам папа елочку».

— Но, господин инспектор, это потому, что я не помню точно. Могло быть так и так!

Здесь я врал. По правде-то было: «В лесу нашли мы елочку…» Такую крохотную неточность я сохранял в себе, будто какое-то последнее оправдание. Понимал, что никакой роли она не играет, но было ощущение, что если обману дознавателей хоть в этой малости, значит, не самый полный предатель…

— Я правда не помню! Я же не знал, что это важно!

— Здесь всё важно, Григорий Климчук… А что за мотив песни «Уралочка»?

— Спортивная песня, иногда поют по телеку.

— Спой.

— Я не умею петь, господин инспектор.

— Ты мне еще поломайся. Запоешь сейчас, как звезда эстрады, — пообещал Турнепс.

Что делать, я запел, давясь от стыда, марш спортивного клуба. Инспектор выслушал один куплет, поморщился:

— Да, не Карузо… Ладно, в общем, ясно. Иди.

Но и это был не конец. Они меня вызывали снова и снова, выскребали до самого дна. Допытывались, не помню ли, хотя бы смутно, подробности домашней жизни. Выспрашивали про тетю Анюту. Про ее последнюю встречу со мной. И снова заставляли читать наизусть письмо и писать его карандашом…

А один раз я кроме знакомых следователей увидел еще одного, в белом халате. Он скучным голосом велел:

— Разденься до трусов и майки.

Я обмер, но спрашивать зачем — не посмел. Этот дядька (я назвал его про себя Эскулап) раскрыл чемоданчик, там оказался прибор со стрелками и проводами. Эскулап велел сесть, прицепил ко мне всюду холодные присоски. Снова мне приказали читать наизусть письмо и смотрели, как ползет из чемоданчика бумажная лента с зубцами. «Детектор лжи», — подумал я.

Эскулап просмотрел длинную бумагу, пожал плечами.

Инспектор сказал напарнику:

— Значит, нужны иные меры. Завтра…

Назавтра меня повезли куда-то из школы. Куда, я не знал, окна фургончика были зашторены. Воспитатель нашей группы по прозвищу Скрипач каменно молчал. Мы подъехали к серому казенному дому, меня ввели в комнату вроде медицинского кабинета. Скрипач остался снаружи. Внутри оказались Инспектор, его напарник и снова мужчина в халате, но не Эскулап, а незнакомый. Присоски ко мне теперь цеплять не стали, приказали сесть на табурет у стенки.