Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1996 №02

В прошлом жестянщик, Фриц (уменьшительное от Фридрих) всюду возил с собой кое-какой инструмент. Когда в гостинице «Ангара», где мы поначалу обосновались, в обоих наших номерах вышли из строя унитазы, невозмутимый Фриц, закатав рукава, разложил инструмент и починил оба туалета. Бывают же дурацкие совпадения: в Братске, куда мы потом полетели, туалеты также были не в порядке. Не считая свою работу унизительной и меньше всего ожидая благодарности от администрации, он еще раз привел в порядок оба унитаза. Читатель не поверит — но и в гостинице поселка Листвянка на Байкале, куда нас забросила судьба, в обоих туалетах не работали бачки для слива воды. Фриц молча починил и их.

Говорят: два совпадения — это явление. Но Фриц жил по своим правилам. Даже если бы все гостиничные туалеты Советского Союза в один день оказались поломанными, он ни на миг не потерял бы веру в исторического победителя, светоча мира и прогресса для всех народов земли. Фриц во всем любил порядок.

Кажется, таких типичных немцев я больше не встречал — ни в России, ни в самой Германии, в которой проработал много лет в качестве корреспондента «Известий». Мы частенько виделись с Фрицем, и он всегда оставался верен себе. И остался самим собой после объединения Германии, которое, кстати, стало для него величайшей личной катастрофой, разломом в судьбе, если хотите, крушением мироздания.

Я далек от мысли иронизировать над ним. Мои симпатии к Фрицу остались прежними. Подчеркивая типичность Фрица, я хотел сказать, что любовь к порядку, организованность, верность себе пожалуй, внутренний стержень, важнейшее национальное качество немцев.

Эти качества немецкой натуры русскими были схвачены давно, при Петре Первом, до Петра отражены в литературе, хотя иногда и с легким — а то и не очень — оттенком иронии. Помните повесть Лескова «Железная воля» о молодом немце Гуго Карловиче Пекторалисе, который приехал в расхлябанную и невнятную Россию, противопоставив ей свой внутренний порядок и железную волю? Его борьба закончилась трагически: на масленицу он поспорил с батюшкой, что съест больше, чем тот, блинов, и, вопреки пословице «блин не клин, брюхо не расколет», умер от переедания прямо за столом. Ибо, «что русскому хорошо, то немцу — смерть».

В той же повести приводятся слова русского генерала о немцах: «Какая беда, что они умно рассчитывают, а мы им такую глупость подведем, что они и рта разинуть не успеют, чтобы понять ее». Дескать, немцев мы лаптями закидаем, а их хваленая железная воля только до беды способна довести. В общем, нам свойственно отдельные недостатки россиян противопоставлять немецким достоинствам, и — естественно — идеализировать первые. Но это в прошлом. Недалеко от меня на берлинской Вальдоваллее проживал бывший начальник военной контрразведки ГДР, бывший советский разведчик, участвовавший в покушении на гитлеровского наместника в Минске Вильгельма Кубе (об этом фильм «Часы остановились в полночь»), кавалер восьми советских и бесчисленных гэдээровских орденов, генерал в отставке Карл Кляйнюнг. Низкорослый, крепкий, подвижный, с поредевшими седыми волосами и вздернутым, совершенно не арийским носом, — он тоже до конца остался верен себе: после объединения над его домиком еще долго развевался гэдээровский флаг. Исторически необходимое и неизбежное воссоединение Германии он, как и Фриц Венглер, воспринял почти как конец света. В переносном смысле конец этот наступил для многих в ГДР, для тех, кто поверил идее и готов был за нее стоять. Удивительное сочетание: идеализм и сугубая практичность — это тоже немцы.

Злая шутка истории

На протяжении нынешнего века слово «немец» в России и некоторых других европейских странах вызывало полярную реакцию от весьма положительной (самое начало и конец века) до крайне отрицательной (середина века). Но никто в Европе, наверное, так не соединен общностью судьбы, как россияне и немцы, часто даже не подозревая об этом. Эта соединенность парадоксальным образом проявилась даже в наиболее драматические для нас годы, когда мы готовились к войне и воевали друг с другом.

Разве оба наших народа не стали жертвами тоталитарных систем?

Идеология сыграла с немцами и русскими злую шутку — развела на разные полюса и в то же время сблизила, сделав, если хотите, собратьями по несчастью. Вину за развязывание войны с фашистов не снять, Нюрнбергский процесс поставил в этом вопросе последнюю логическую точку. Но началась эта война намного раньше ее официального объявления: с величайших в истории репрессий — куда там средневековой инквизиции!

Сама судьба, кажется, распорядилась, чтобы я стал германистом. Я появился на свет в роддоме против Немецкого кладбища, учился в школе против Немецкого рынка, первой учительницей немецкого языка была Тамара Густавовна Шолле, прожил на бывшей Немецкой, ныне Бауманской, улице всю жизнь, в бывшей Немецкой слободе — куда дальше?

У нынешних поколений россиян складывалось разное представление о немцах. В детсадах мы разучивали стихотворение: «Юный Фриц, любимец мамин, в класс пришел сдавать экзамен. Задают ему вопрос: для чего фашисту нос? Чтоб вынюхивать измену и писать на всех донос — вот зачем фашисту нос...». А слово «фашист» было для нас практически синонимом слова «немец».

Помнящий послевоенные годы журналист рассказал мне, как в возрасте шести лет рядом с метро «Бауманская» он впервые увидел немцев. Запыхавшийся ровесник-сосед примчался с воплем: «Пленных немцев привезли!». Оба бросились на улицу и остановились перед забором, за которым люди в серой форме что-то копали.

— Где немцы? — спросил будущий журналист.

— Вот они, — ответил сосед.

— Какие же это немцы? — удивился наш герой. — Обыкновенные люди.

Его удивило, что у пленных не было ни клыков, ни рогов, ни когтей...

Тяжело перенесшие войну, мои родители не желали, чтобы я приводил домой немцев. Когда же ко мне в гости впервые пришел мой ровесник — гэдээровскии студент, они заперлись в другой комнате. Они медленно и мучительно привыкали к тому, что я нормально отношусь к представителям нации, принесшей столько несчастья нашей семье и стране в целом.

И наконец — еще кое-что, что надо учитывать, размышляя о немецком характере. В западноберлинском районе Целендорф, в так называемом Берлинском центре документации, который принадлежал американцам, я оказался первым советским корреспондентом и журналистом вообще, которому американцы разрешили спуститься в подземный бункер. В этот бункер в конце войны свезли нацистские архивы и с тех пор никого не пускали. То, что я увидел, поразило меня. На полках покоились просто геологические пласты доносов. А спустя некоторое время меня поразили залежи доносов в архивах «штази» — службы госбезопасности ГДР. При Гитлере (потом при Ульбрихте и Хонеккере) общество просвечивалось насквозь: в «сплоченном» обществе никто никому не доверял. Армия доносчиков и единицы, буквально единицы тех, кто, подобно потерявшей на войне сына пожилой чете в романе Ганса Фаллады «Каждый умирает в одиночку», хоть как-то сопротивлялись режиму Гитлера. Но такие были. Родители рассказывали, что во время войны где-то на Бауманской упала немецкая бомба — и не разорвалась. Ее разрядили, обнаружив в ней песок и записку: «Не все немцы — нацисты». Скорее всего, это легенда, но всегда хотелось в нее верить.