Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1993 год

Первым начал восхождение сам Жано. За ним цепочкой — остальные. Стальные «кошки», столь надежные в горах, плохо вонзались в лед, каждый шаг давался большим напряжением сил. Как только в лед вбивали очередной крюк, тут же от него начинала ползти трещина или образовывалась целая звезда из трещин, при появлении которой раздавался звук, похожий на выстрел из охотничьего ружья. И все же они не повернули назад. Медленно, с паузами для отдыха, который заключался в минутном сидении на корточках в ледяных нишах, но продвигались.

Пошли обрывы и утесы. Тут уж приходилось проявлять буквально акробатическую ловкость, перелетая с помощью каната с одного возвышения на другое. Вскоре им попался бассейн талой воды, появились оставленные водой небольшие пещеры, заполненные сталактитами и сталагмитами, подобными тем, что возникают в известковых пещерах, но только изо льда. Жано Ламбертон вспоминал потом, что, несмотря на усталость, почувствовал: «Большая мельница» его очаровала. Но на смену очарованию приходило разочарование. Относительное тепло сменилось холодом. Температура льда была минус 1 — минус 3, и легкие, рассеивавшиеся в воздухе капельки воды застывали на стенах пещеры. Потоки воды то и дело меняли направление, и на стенах образовывались все новые и новые вертикальные ледяные выступы, вновь напоминавшие контрфорсы стремящихся ввысь архитектурных форм готики. Самое же сильное разочарование ждало участников экспедиции Ламбертона в конце восхождения: им так и не удалось с точностью определить местоположение той массы снега, что дает энергию движения всем этим потокам воды и ледяным выступам.

И все же в актив экспедиции можно внести весьма существенные результаты. Есть серьезные основания предполагать, что возраст самой глубокой части «Большой мельницы» — примерно от 10 000 до 20 000 лет. То есть можно сделать вывод, что подобные образования довольно стабильны и жизнеспособны. Несмотря на кажущуюся на первый взгляд хаотичность движения водных потоков в «мельнице», здесь угадывается какой-то, пока неведомый, но математически точный режим — есть над чем работать гидрологам.

Тайны «ледниковых мельниц» хотя и не были раскрыты, но у Жано Ламбертона и его товарищей уже есть ключи к ним. А нам остается ждать новых рассказов о новых путешествиях отважных французских исследователей.

По материалам журнала «GEO» подготовила Екатерина Костюкова

Меня нередко спрашивают: часто ли вирусологи заражаются болезнями, возбудителей которых они изучают? К счастью, теперь редко, очень редко. Сейчас достаточно хорошо разработаны меры защиты людей при работе с опасными вирусами — и в лабораториях, и в полевых условиях. Например, более чем за полвека изучения вирусов группы клещевого энцефалита во всем мире заразилось немногим более 50 исследователей, причем главным образом в первые годы этой работы, когда еще не знали, как себя защитить. Именно к тому времени относится подвиг отечественных вирусологов, которые быстро, не щадя своего здоровья, а порой и жизни, раскрыли тайны дальневосточного энцефалита.

И все же несчастные случаи происходят и теперь, причем там, где их меньше всего ожидают. В течение двух десятилетий нам приходилось работать в природных очагах инфекций горной уральской тайги, степей Казахстана, в колках Западной Сибири, дельте Дуная, в топких пущах Беларуси, солончаках Причерноморья, на дюнах Прибалтики. И только за Полярным кругом, где долгое время вообще отрицали присутствие арбовирусов (вирусов, которые передаются при укусах клещей, комаров и других кровососов), трое участников белорусской вирусологической экспедиции заразились и перенесли ранее неизвестное науке заболевание. Было это на Кольском полуострове.

...Сильный океанский накат упорно бросал катер на серые поросшие водорослями скалы. Надо было успеть выскочить с тяжелыми рюкзаками на скользкие прибрежные камни в тот момент, когда волна отхлынет от берега. И все же высадка прошла благополучно.

Проводник повел нас к птичьему базару, где предстояло работать. Комары жалили нещадно; спина идущего впереди моментально побурела от густого слоя шевелящихся кровососов. Обмахивались ветками единственного в этих местах дерева — низкорослой полярной березки, которая стелется по камням, прижимаясь к земле.

Натоптанная пограничниками тропинка вела в гору. С гребня холма открылся вид на неширокую круто уходящую вниз расщелину, усыпанную огромными каменными глыбами. Казалось, будто кто-то гигантским молотом раскрошил скалы. Внизу шумно плескалось море. Оно-то и было тем могучим молотобойцем... По едва заметной среди камней тропке мы спустились к берегу и попали на птичий базар.

Узкие, шириною в два-три метра, расщелины рассекали скалы сверху донизу. Их вертикальные стены на десятки метров в высоту были заселены птицами. Тысячи чаек-моевок сидели на всех выступах и карнизах. Их сизые спинки и черные кончики маховых перьев подчеркивали ослепительную белизну оперения. Гнезда жались одно к другому. Из них выглядывали птенцы. То тут, то там среди камней попадались расклеванные хищниками мертвые птицы. Тяжелый запах их тления смешивался со смрадом гниющей рыбы и сырости. При нашем появлении потревоженные чайки начинали метаться от одной стены ущелья к другой, кричать и, казалось, норовили (и часто Небезуспешно) попасть в нас своими экскрементами. Не будь на нас брезентовых штормовок с капюшонами, пришлось бы совсем худо.

Шум стоял неописуемый. Птичье многоголосье, отражаясь от стен, многократно усиливалось эхом, и мы плохо слышали друг друга.

Настоящее царство чакли! Древние обитатели этого полярного края верили в существование чакли — маленьких карликов, населяющих прибрежные ущелья и скалы. Наделенные зловредным нравом, чакли заманивали людей в свои владения, наваливались на них всем скопом, пригибали к земле и старались задушить. Если же человек пытался заговорить, чакли, издеваясь над ним, отвечали теми же словами, поставив их в обратном порядке.

— Идите сюда! — кричал снизу наш проводник.

— Ай-да! Ай-да! Ай-да! — отвечали со всех сторон голоса, перекрывая гомон птиц.

В общем, место, куда мы попали, было необычным, но малоприятным.

Чуть в стороне от базара удалось найти каменную нишу, пригодную для размещения полевой лаборатории. Я принес несколько пустых ящиков, выброшенных морем. Два из них служили столами, а те, что поменьше,— стульями. Расстелили клеенку, разложили инструменты. Шеф и лаборантка Катя сели за импровизированный стол, а мы с Александром Семеновичем, паразитологом, отправились в узкие расщелины ловить птиц. У Александра Семеновича в руках длинное удилище с петлей на конце. Осторожно, чтобы не вспугнуть чайку, он заводит петлю над головой сидящей в гнезде птицы, и через мгновение она уже трепещется на толстой капроновой леске. Мне оставалось лишь подхватить добычу, спрятать в мешок и отнести в «лабораторию». Там птицу осматривали, метили и брали у нее пробу крови. Потом чайку отпускали, и она, мелко-мелко встряхивая крыльями, делала над нами прощальный круг.