Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1992 год

Отпустив очередного больного и не отрывая глаз от записи, я сказал Хамису, чтобы пригласил следующего, но вдруг почувствовал, что нет ни следующего, ни самого Хамиса, ни толпы, окружавшей нас с утра. Все вдруг исчезли. Только Профессор дописывал что-то в блокноте, Фадль оттирал пальцы от краски, с помощью которой делал отпечатки рук, Мухаммед споласкивал пробирки. Видя мое недоумение, Профессор невозмутимо произнес: «Час молитвы!» — и кивнул в сторону деревни. Часы показывали двенадцать.

Все мужчины собрались под плетеным навесом, который, видимо, служил мечетью. Став на колени и обратившись в сторону Мекки, они, время от времени склоняясь до земли, повторяли слова молитвы за стоявшим впереди пожилым бедуином. О чем они молились, можно только гадать. Правда, известно, что основу молитвы у мусульман составляет фатиха, так называют первую суру (стих) Корана. Фатиха читается при совершении почти всех мусульманских обрядов и часто используется для надписей на культовых зданиях и талисманах. Может быть, и бедуины сейчас повторяли нараспев:

Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!

Хвала Аллаху — Господу миров,

Милостивому, Милосердному.

Владыке Судного дня!

Только Тебе поклоняемся мы и у Тебя только помощи просим!

Направь нас на путь прямой,

Путь тех, кого облагодетельствовал Ты.

Не тех, на кого Ты разгневан, и — не заблудших!

Когда молитва окончилась, мы продолжили прием.

Тем временем Иса, как гостеприимный хозяин, начинает приготовления к обеду. Слышен треск хвороста, который ломают для костра. Потянуло дымом. На камнях, над костром, устанавливают большой котел.

Тревожное блеяние козы заставило меня обернуться. Один из сыновей Исы тянул за рога крупное, изо всех сил упиравшееся животное.

Приняв у сына козу, Иса, одной рукой крепко удерживая за рога ее голову, опустился на колени и другой рукой обнял животное. Лицо его обращено на северо-запад, в сторону Мекки. С отрешенным выражением он произносил молитву, испрашивая у Аллаха позволения убить козу. Животное, убитое не по мусульманскому обычаю, бедуины есть не станут. Так же, как и мясо, приготовленное вчера. Не говоря уже о мясных консервах. В одной из деревень, где нас угощали обедом, мы тщетно уговаривали бедуинов попробовать первосортной говяжьей тушенки. Не помогли и объяснения Профессора, что сделана она в одной из мусульманских республик. Лица бедуинов выражали нескрываемое отвращение.

Окончив молитву и достав из-за пояса футы нож, Иса мгновенно рассекает им горло козы. Затем, подрезав шкуру на задней ноге, подвешивает тушу к ветке дерева. Подождав, пока стечет кровь, он, ловко действуя ножом и цепкими сильными пальцами, отделяет шкуру от еще теплых бело-розовых мышц, снимая ее «чулком» от хвоста к голове. Потом отсекает державшуюся на лоскуте кожи голову и бросает ее помощнику, раздувающему костер. Вспоров брюхо козы, Иса первым делом вырезает печень, рассекает надвое и передает ее, дымящуюся теплом, нам с Профессором. Для бедуинов это лакомство, мы как гости должны оценить честь, которую нам оказывают.

Затем Иса вытягивает из брюха козы, петлю за петлей, кишки и, отжимая содержимое к дальнему их концу, наматывает, как веревку, на руку. Добравшись до конца и обрезав кишку «под корень», туго перетягивает свободным ее концом получившийся моток и бросает его в костер. Буквально через минуту дымящийся моток извлекают из огня. Это еще одно лакомое блюдо у бедуинов, наряду с сырой печенью, головой, обжаренной в огне, и желудком, нафаршированным жиром и сваренным вместе со всем его содержимым.

Разделив тушу на несколько крупных кусков, Иса передает их бедуинам, которые прямо на камнях доводят разделку до конца и опускают мясо в котел.

Не признавая нашей тушенки, хозяева с удовольствием принимают от нас несколько пачек чая и сахара. Бумагу, в которую они были завернуты, я бросаю в костер под котлом. Сидевшие вокруг бедуины всполошились, один из них выхватил из огня вспыхнувшую бумагу и отбросил в сторону. Оказалось, что сгоревший под котлом клочок бумаги мог, по их мнению, испортить вкус варева. Да и хворост для костра был собран не какой попало, а от определенных деревьев.

Старший сын Исы Мубарак приглашает нас в дом, отдохнуть перед обедом в тени и прохладе. Дом, как и все остальные строения деревни, сложен из необработанных камней разной величины и формы без скрепляющего раствора; только изнутри кое-где стены обмазаны глиной, чтобы закрыть бесчисленные щели. Во всех стенах, кроме северной, множество, так сказать, окон — просто отверстий, от небольших (можно прикрыть ладонью) до более крупных (пожалуй, можно просунуть голову).

Оставив у входа среди разноцветных шамбал свои пыльные, истерзанные камнями кроссовки и следуя приглашающему жесту Мубарака, опускаюсь на пол, покрытый пальмовыми циновками. Поверх них, в правой от входа половине, постелены пестрые шерстяные одеяла — шамли и разложены длинные узкие подушки. Рядом, оправляя свою синюю клетчатую футу, усаживается Профессор. Близость окна сразу дает о себе знать — едва осязаемая струйка воздуха, тянущаяся от каменного проема, быстро подсушивает пот на наших лицах, и дышать становится легче.

По другую сторону от меня устраивается, полулежа на подушках, Фадль. Ему достается от жары больше, чем всем окружающим, он, по-моему, единственный на острове, кто носит брюки — чтобы традиционной футой не уронить достоинство университетского диплома.

Дверь то и дело открывается, впуская или выпуская родственников — они же соседи. Царит суета, которая возникает с появлением гостей всюду, независимо от того, в каком конце Земли это происходит...

Мубарак исчезает в проеме двери и через минуту возвращается держа в руках большую миску, которую подносит нам. Указательным пальцем, покрытым мелкой сеткой трещин с въевшейся в них за многие годы землей, с черным ободком вокруг ногтя, он, указывая внутрь миски, объясняет: «Руба!» Выпить в такую жару прохладной простокваши из козьего молока — большое удовольствие. Но выражение гостеприимства этим не ограничивается — осевшую под слоем прозрачной сыворотки рубу нужно перемешать, что хозяин и проделывает, опустив в нее палец и энергично поводив им по кругу. Многое повидав здесь и ко многому уже привыкнув, я все-таки с трудом удерживаю подступивший к горлу комок. Но отказаться значит обидеть хозяев. После этого нам нечего здесь будет делать, с таким трудом завязавшаяся нить понимания разом оборвется...

Облокотившись на подушку (набитую чем-то настолько плотным, что не сомнешь ее), рассматриваю внутренность дома. Посредине — мощный ствол пальмы, раздваивающийся вверху огромной вилкой, в которую уложены идущие с двух сторон по длине дома концы пальмовых стволов потоньше. Эти стволы служат опорой двускатной крыше; стропила ее набраны из еще более тонких стволов. На них укреплены стебли пальмовых листьев, образующие решетку, а на ней, в свою очередь, лежит толстый слой сухих Листьев все того же дерева. Они-то и служат кровлей. Все детали этой сложной конструкции скреплены между собой сплетенными из пальмового листа веревками разной толщины.