Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1992 год

Вот здесь-то, в Бразилии, в Сан-Паулу, Татьяна встретилась с Никитой Афанасьевым. Ей было двадцать, а ему двадцать один...

Свою историю Никита начал с того, что показал на две живописные картины, висевшие в гостиной, и сказал, что они дважды спасали их. Первый раз, когда в войну восьмилетнего Никиту с матерью и, кажется, еще с братом немцы из Пушкина (Царского Села) угнали в Германию и они оказались в Польше в рабочем лагере. В это же время отец Никиты тоже был в лагере для военнопленных под Гатчиной. Узнав, что отец рисует — он был художником-любителем,— его перевели в Польшу, к семье. Второй раз, когда приехал немецкий генерал инспектировать лагерь и, обнаружив, что в лагере есть художник, вызвал его к себе и, показав ему маленькую фотографию дочки, которая умерла от рака, спросил, сможет ли он написать ее портрет. Отец Никиты лишь поинтересовался: какая она была, веселая или грустная... Когда через некоторое время художник показал написанный портрет, и генерал, и его жена зарыдали. «Что бы я мог для вас сделать?» — спросил генерал. Отец Никиты попросил отпустить их на волю.

Генерал сказал, что он всего лишь начальник над лагерной службой, но дал записку к более высокому начальнику. Художника выпустили, и он вскоре получил бумагу, позволившую ему и его семье передвигаться по всей Германии и даже устроиться в Берлине на работу инженером. В сорок пятом, когда война подходила к концу, семья Афанасьева ушла из Берлина в западную часть Германии. Отец Никиты боялся быть освобожденным нашими. Семье предстояло еще три с половиной года жить в лагере для перемещенных лиц.

В сорок девятом Афанасьевы перебрались в Бразилию...

Никита познакомился с Татьяной на дне рождения приятеля; пошел провожать ее и напросился к ней в дом. Вскоре они поженились. «У нас ничего общего не было с китайской эмиграцией, — говорил Никита. — Европейская эмиграция состояла больше из людей из СССР, а китайская была другая, не прошедшая через лагеря. Они не любили ни Советскую власть, ни тех, которые бежали от нее».

— Как это вы свою дочь выдаете за этих оборванцев,— говорили харбинцы.

— Как это вы сына отдаете за этих бесстыжих,— говорили бывшие лагерники из Европы.

Бесстыжими называли харбинских женщин за то, что те ходили в коротких юбках и красили губы.

«Оборванец» же был из хорошей старинной фамилии. Предок Никиты воевал с Наполеоном, участвовал в Бородинской битве. Но об этом ни чужие, ни свои лагерники не знали.

Идея уехать в Америку принадлежала Никите. К этому времени у них с Татьяной были дочь Наталья и сын Владимир. Младшая родилась уже в Сан-Франциско. Кстати, я видел ее, однажды мельком в моем присутствии произошел короткий разговор с родителями. Если я верно понял, она — а ей могло быть лет семнадцать — на ночь глядя собиралась сесть за руль и отправиться на свидание чуть ли не в Лос-Анджелес...

В Сан-Франциско отец Татьяны устроился в строительную контору, чертил фундаменты домов и одно время даже стал чемпионом Фриско по теннису. Потом вышел на пенсию, купил дом в Сакраменто — дома здесь много дешевле, чем в Сан-Франциско. В 1983 году, в мае, отпраздновал пятидесятилетие супружеской жизни с матерью Татьяны, Антониной Николаевной, а 13 июня скончался. В этот день у Никиты и Татьяны родилась внучка — дочь сына. Владимир Владимирович не дожил двух часов, чтобы стать прадедом...

И еще помню, как уже за полночь Никита вез меня обратно в город на мое пристанище у причала и я испытывал некоторую неловкость, понимая, что путь ему обратный предстоит немалый. И вдруг меня будто током прошибло — мы столько времени провели вместе, а мне в голову не пришло поинтересоваться, чем же Никита занимается, словно достаточно было его интеллигентности и благородства, чтобы содержать дом и семью.

— Никита, а кто вы по профессии? — с опозданием на целый день спросил я.

— Электронщик,— кратко сказал он.

Назавтра мы поехали в Сакраменто. Там у Льва, брата Татьяны, собирались все родственники, чтобы проводить его невестку в госпиталь, ей предстояло родить сына — в Америке это определяется задолго до родов... И надо же было, чтобы так мне повезло. Еще недавно, читая рукопись троюродного дяди Татьяны, москвича Виктора Константиновича Рыкова, я никак не мог разобраться в бесконечных родовых узах этой древней семьи. А тут случай предоставляет мне возможность быть свидетелем того, как серьезно и торжественно готовились они к таинству продолжения рода Рыковых.

Дорога в Сакраменто оказалась незабываемой. Сначала ехали вдоль залива Сан-Франциско на северо-восток... Еле уловимые запахи прибрежных скал, водорослей; залив совсем недалеко — и прохлада аляскинского течения достигала берегов Сан-Франциско; но где-то рядом — я это буквально осязал — сворачивала и уходила в океан. Потом постепенно мы двигались в глубь материка, и в лицо ударял жаркий воздух, лишенный какой бы го ни было влаги. Мы уже вышли в долину Сакраменто, прямую, ровную, как стол,— бесконечную, равнинную Калифорнию, которую в этот день казнило солнце. И оттого она будто бы притаилась и ждет. Но это были плодороднейшие земли, дающие все — от кукурузы и картофеля до фруктов, овощей, орехов... Стоит дом, а вокруг ухоженной земли столько, сколько может охватить глаз. Странно, работающих на полях не видно, а лавки ломятся от еды. Мы едем, едем, а оказывается, все еще едем вдоль земли, принадлежащей человеку, дом которого мы оставили далеко позади. Вот он, наконец, следующий дом. И снова впереди целое пространство, радующее глаз... И так до самого Сакраменто.

Сакраменто оказался очень зеленым и тихим, с признаками провинциального городка. И ничего столичного. Известно, что в Америке столицами штатов, за малым исключением, являются небольшие, незначительные города, но чтобы столица штата Калифорния была такой уютной и сонной, я не мог представить. Белый дом губернатора и вокруг — опустевшие безлюдные улицы; лето, проникающее во все щели; сразу за рекой Сакраменто старая площадь со старыми строениями (самое видное из них — питейное заведение), похожими на декорации вестернов... Все это и несколько современных башен, отсвечивающих синевой, и многое другое, невидимое случайному путнику, несущемуся на быстром автомобиле,— все это, казалось, должно было ожить только после захода солнца. А пока мы были единственными, чье появление потревожило улицы затаившегося города.

Сначала мы заехали за тетей Татьяны, Валентиной Николаевной. Жила она в изящно убранном доме, в окружении кипарисов и пальм. О ней я знал из китайской эпопеи семьи Рыковых. Затем заехали и забрали из такого же аккуратненького домика и маму Татьяны, Антонину Николаевну. И мать, и тетя были на одно лицо и в том возрасте, когда уже не возникает вопроса, которая из сестер старше. В то же время у меня не повернулся бы язык назвать их старушками. Сухие, стройные, на каблучках, при ухоженных прическах. Пока я пыжился, думал, как бы попочтительней вести себя в их присутствии, тетя Валя просто и неожиданно сняла мою неловкость: