Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1990 год

В припадке откровенности он и выболтал разведчику, чем закончилась история со злополучной телеграммой. Ведь Муней, доложивший в Центр, что задание выполнено, не знал главного. Когда начальство примчалось на бульвар Драгомирова, в тайнике действительно лежали деньги. Тогда генерал вернул пистолет Жекову и сказал: «Надеюсь, утром мне доложат, что вас уже нет». На следующий день полковника нашли застрелившимся у себя в квартире. При обыске в кармане одного из его штатских костюмов обнаружился и билет в кинотеатр «Модерн».

...В начале августа радист исчез. Вместо него никто больше не приходил, поэтому «Волга» молчала. Между тем из разговоров встревоженных охранников Побережник узнавал радостные новости: Красная Армия все ближе подходила к границам Болгарии.

Побережнику повезло. Когда в ночь с 8 на 9 сентября в столице произошло народное восстание, полиция разбежалась. Скрылись и охранники с конспиративной квартиры.

Черновцы, 1989

— Так они, видно, спешили, что даже входную дверь за собой не заперли,— вспоминает Семен Яковлевич.— Я очутился на свободе. Но поскольку обстановка оставалась тревожной, решил временно опять уйти в подполье. Благополучно выбрался из города и отправился к Василу, второму дяде Славки, который жил в селе Дервеница. Там я узнал долгожданную весть: Красная Армия под командованием маршала Толбухина идет к Софии.

Конечно, для подстраховки следовало бы на время затаиться. Но ведь я — разведчик. Поэтому был обязан как можно быстрее связаться с Центром, доложить о себе...

На третий день я все же рискнул выбраться в Софию. Побродил по улицам и на площади возле храма Александра Невского заметил советского офицера. Остановился рядом, сделав вид, что любуюсь храмом. Даже несколько раз перекрестился. Потом, не поворачивая головы, тихо сказал, что хочу поговорить с ним. Вообще-то я поступил опрометчиво: офицер мог начать расспрашивать, что и как, и «засветить» меня, а фашистская агентура в те дни еще действовала в городе. Но он среагировал четко, повернулся ко мне спиной и так же тихо спрашивает: «С какой целью?» Отвечаю, что мне нужно связаться с командованием. «Хорошо, приходите сюда через два часа». С этим и разошлись.

Офицер явился точно, минута в минуту. Но вот сообщение принес отнюдь не радостное: «Советских войск в Софии нет. Ждите».

Пришлось Побережнику опять укрыться в деревне, а через три дня повторить вылазку. На этот раз она оказалась успешной. Встретил армейский патруль и узнал, где стоит ближайшая воинская часть. Отправился туда, пробился к командиру, подполковнику, доложил, что он советский разведчик, ищет связь с Центром. Тут же был вызван оперуполномоченный СМЕРШа, ему приказали помочь разведчику, а пока суд да дело, разрешили остаться в части.

Дни идут, война продолжается, а Побережник живет как на курорте, бьет баклуши. Стал теребить опера из СМЕРШа, но он только руками разводит: нет, мол, указаний от ваших хозяев. Почти два месяца тянулась эта неизвестность. Наконец вызывает командир части. В кабинете у него сидят оперуполномоченный и какой-то флотский лейтенант. Подполковник улыбается: «Ну вот, Семен Яковлевич, кончились ваши переживания. Поедете на родину. За вами прибыли»,— показывает на лейтенанта.

— Я как-то смотрел один послевоенный фильм, где пели радостную песенку: «...путь обратный, путь в Россию, через села, города...» Вот и у меня так же получилось,— продолжает свой рассказ Побережник.— Лейтенант прибыл не один, а с двумя матросами на машине. Я уже знал, что жена Славка после моего ареста вернулась в Русе к своему дяде Ивану Беличеву, и попросил лейтенанта заехать туда.

Через несколько часов я постучал в знакомую дверь. Открыла Славка. С тех пор, как мы виделись в последний раз, она осунулась, похудела. Ни слова не говоря, бросилась мне на шею, разрыдалась. Потом, когда немного успокоилась, засыпала вопросами. Дядя и ее дед Тодор Панджаров тоже никак не могли поверить, что мне удалось спастись. В общем для всех мой приезд стал настоящим праздником. Накрыли общий стол. Рядом с мусакой и кувшинами вина на нем были и солдатские припасы из вещевых мешков.

Первый тост как старший среди нас поднял дед Панджаров:

— Владыко мой праведный! Видишь и знаешь ты, как я всегда любил Россию и ее сыновей. Если бы не она, до сих пор страдали бы мы, рабы твои, в ярме. Спасибо вам, русские братья...— поклонился старик в пояс морякам и каждого перекрестил.

Утром, когда я прощался с женой и ее родными, они не могли сдержать слез. Словно чувствовали, что больше увидеться нам не придется...

Потом мы добрались до румынского порта Констанца, где нас ждал катер. Когда вышли в море, я вдруг почувствовал, как соскучился по всему этому за долгие годы. В кубрик спускаться не стал, так и простоял на мостике до самого Севастополя.

...Всякое в жизни бывает: и радости, и беды, и страх. «Как у любого нормального человека,— говорит Семен Яковлевич.— Это только Штирлиц в кино ничего не боится». Случалось, подступало и отчаяние. Но Семен Побережник всегда думал о том, как вернется на Родину. Теперь это сбылось. Да к тому же так удачно, нарочно не придумаешь — в самый канун седьмого ноября.

В Севастопольском порту прямо к причалу, где пришвартовался катер, подкатил закрытый «додж». Подобная сверхконспирация слегка удивила Побережника, но он не придал ей значения. Его привезли в управление СМЕРШ на Морском бульваре и под конвоем отвели в одиночную камеру. Такую же сырую и темную, как в Софии, и тоже в подвале.

В том, что разведчика после длительной загранкомандировки на первое время поместили «в карантин», не было ничего необычного. Предстояло написать отчет, пройти проверку. Немного смутило другое: сделано это было в какой-то непонятной спешке. В управлении СМЕРШ никто не сказал ему и двух слов. Не иначе, виновата предпраздничная суматоха, утешил себя Побережник. Поэтому и не стал требовать встречи с начальством, рассудив, что ему сейчас не до него. После праздника разберутся и уж тогда, извинившись, наверняка дадут возможность пусть скромно — война! — отметить возвращение домой, на родную землю. Ведь не каждый же день им приходится встречать разведчиков-нелегалов, целую пятилетку проработавших, как пишут в книгах, «в стане врага».

Предположение относительно праздников оказалось правильным. Утром девятого ноября конвоир отвел Побережника в кабинет кого-то из начальства, где ему... предъявили постановление об аресте.

Началось следствие. Нет, к нему не применяли «мер физического воздействия», как к другим, потому что знали: бесполезно, у этого человека железная воля. В софийском застенке его так истязали, что за неделю он поседел, сломали ребра, но ничего не добились. Вместо этого следователи — сначала некий Ильин, а затем молоденький лейтенант Петр Хлебников — избрали тактику ночных допросов. Вызывали обычно вскоре после отбоя и отправляли обратно в камеру за час-полтора до подъема. Днем надзиратели строго следили, чтобы подследственный не спал. Такой режим, а по сути дела, утонченная пытка, ломал человека почище самых жестоких побоев. Побережника выручало умение полностью выключаться, спать стоя, с полуприкрытыми глазами, чтобы наблюдавший через волчок надзиратель не мог придраться и отправить в карцер.