Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1989 год

Много веков на Рухну охотились сообща на тюленя, брали с моря рыбу и доходы делили поровну. Поля и пастбища были общими... И когда в двадцатых годах нашего столетия на Рухну забрели этнографы, то обнаружили деревенское общество с архаическим укладом жизни, близким к жизни шведских крестьян XVII века. Говорили они на древнем диалекте, похожем отчасти на исландский, отчасти — на даларнаский говор в средней Швеции... Во всяком случае, этнографы утверждали, да и писали газеты тех времен, что рухнуские шведы жили при первобытном коммунизме, не знавшем ни богачей, ни бедняков.

Об уходе рухнусцев в сорок четвертом году, когда немцы отступали, мне рассказывал со слов своего отца Эндель Норман. Рухнуские шведы ушли на парусно-моторной шхуне «Юхан». На Рухну были большие хозяйства, много лошадей, скота, и, уходя, люди могли взять с собой очень мало, к тому же оккупанты торопились и торопили население, грозились поджечь лес, уничтожить все — с одной стороны, а с другой — обещали им скорое возвращение домой, поскольку сами собирались вернуться. Эндель говорил мне, что и отца увезли бы, если б его нашли — он спрятался. На острове остались два шведа, о которых Эндель Норман говорил:

— У нас на острове есть два шведа. Один умер, а другой мой отец...

Остров Рухну проступил будто из свинцового облака, темно-зеленый и ползущий, как туман. Он лежал посреди сверкающего моря, похожий на спящего тюленя, вытянувшегося головой к Ирбенскому проливу...

Думал ли я, что первым человеком, с кем встречусь на травяном поле, будет Салев Кальюлаид. Сухой, поджарый, с обветренным и немного поблекшим лицом, он сидел за рулем небольшого симпатичного автобуса с аэропортовской эмблемой. Меня не удивило то, что он сидит на месте шофера, я знал, что у него сто профессий, а сто первая, самая главная теперь — профессия фермера.

— Как живешь, Салев? — бросился я к нему.

— Не знааю,— потянул он, преодолевая растерянность. Передо мной был прежний Салев.

Из четырех пассажиров в автобус сел только я, моих попутчиков встречал мотоцикл с коляской.

Поехали по хорошо знакомой мне грунтовой дороге сквозь лес, которую не раз я отмерял своими шагами с севера на юг к бухточке рыбаков... но что это? На подходе к деревне по обочинам дороги следы построек: свежие фундаменты, горы кирпича, секции сборных домов...

— Салев, а это что?

Салев поймал мой взгляд в зеркальце кабины:

— Этто новое дыхаание...

Казалось, что Салев везет меня в «Дом чужих», но он остановился немного поодаль от него, и мы подошли к неказистому дому без двора. Салев взял с полки над дверью ключ, открыл, прошелся со мной по комнатам с незаправленными койками, разбросанной рабочей одеждой и изрек:

— Сдесь баракк! Пойдем другое место.

Он подрулил автобус к своему двору, и мы пошли в направлении севера острова.

Салев шел, слегка пружиня кроссовками, худой, длинный, как минога. Он всем видом подчеркивал, что не собирается начинать разговор. И я заговорил сам. Так просто, о том о сем, приходят ли косули, как прежде, с холодами на ночь во дворы... И берез вроде в лесу стало больше. Наверное, после урагана что-то перевернулось в природе, а может, ветер рассеял семена...

— Правильно понимаешь,— подал голос Салев.

— Как же, я помню еще твои уроки. Салев в смущении улыбнулся. Потеплел:

— Березка тоже хорошее дерево.

И так, слово за слово, потянулся разговор: уехал в Пярну Эндель Норман, прежний председатель сельсовета. Неожиданно скончался маячних Хейно Ветик — сердце прихватило... Теперь на маяке — младший сын Александра Нормана, Эйнар Норман, у него там на землях маяка целое удельное княжество. А мать его, последняя из старых времен, Лизи Норман, живет одна. Сын Салева, тот самый Сулев, который в мою бытность здесь учился в шестом классе, отслужил армию, привез жену из Таллинна... В школе теперь на семь учеников семь учителей, и все они молодые городские люди. На острове теперь шестьдесят четыре человека, много новых семей. Осталось всего пять крестьянских хозяйств, и сам Салев чуть было не уехал на материк, купил дом под Таллинном, но попал в больницу, оперировали желудок, а после не решился начинать жизнь сызнова, больно здесь у него налаженное хозяйство...

Устроил Салев меня на окраине деревни, у самого леса, в новехоньком просторном доме, который один занимал совсем молоденький электрик Удо...

На следующее утро я решил сходить на тот самый причал, о котором мне когда-то писали рыбаки,— не знаю, но все эти годы, вспоминая остров, вспоминал почему-то и этот причал. Но прежде попросил Салева показать дом, где живет капитан порта.

Пришли. Дверь его оказалась запертой.

— Может, он в порту? Расписание кораблей составляет? — сыронизировал Салев, он хотел сказать, что порта еще нет, а начальник уже есть.

Салев свернул на дорогу, ведущую к его ферме, а я пошел напрямик к причалу.

Пройдя мимо школы, я увидел Антона Алтмяэ, студента-заочника Тартуского университета, и соседа Удо — он тоже жил один в новом доме.

На густо-зеленой лужайке перед школой, у старого дуба, Антон со своими семью учениками, как я потом узнал, вел урок русского языка, Со стороны можно было подумать, что взрослый играет с детьми в какую-то невзрослую игру.

— Тере пяэваст! — крикнул я Антону.

— Тере,— ответил он.— Подойдите, поговорите с моими учениками.

Не скрою, приближаясь к ним, я думал, как бы сначала заручиться доверием ребят. И нашелся: поздоровался с ними и сказал по-эстонски, что мой эстонский неважный, а потому давайте поговорим по-русски.

— Вот ты,— обратился я к мальчишке постарше, которого вчера видел у почты,— скажи мне, где мы с тобой встречались и что ты подумал обо мне? Скажи, а потом мы разберем, где в твоем ответе подлежащее, где сказуемое.

Урок прошел шумно. А потом мы всей ватагой пошли на пирс встречать судно, которое должно было прийти с Сааремаа. И тут на долгой для масштаба острова грунтовой дороге урок наш возобновился. Он продолжался и тогда, когда в бухту зашел и ошвартовался небольшой белый сейнер, и не кончился даже тогда, когда мы стали помогать разгружать судно, и ребята вдруг превратили разгрузку в предметный урок русского языка: старались перекричать друг друга, называли то, что брали в руки, и при этом смотрели на меня как на высший авторитет. А команда, не понимая, в чем дело, таращила глаза.

Сейнер доставил на остров хлеб, колбасу, сахар, для детей пепси-колу, для взрослых пиво и еще кое-что.

Увлекшись игрой с ребятами, я забыл было о причале рыбаков, а когда оглянулся вокруг, не сразу признал его: неужели это тот самый причал, подумал я, по обе стороны которого некогда стоял рыболовецкий флот? Я прошелся, ступил, и он закачался, запружинил под ногами. Где-то с середины он сползал к воде, а дальше из воды торчали связки бревен. Тут же недалеко виднелась над бухточкой полузатонувшая рыбацкая лодка.