Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1976 год

Николай тоже смотрит на машины. Бесстрастно его лицо. О чем он думает в эти минуты? О доме в байкальском селе Турунтаево, о дочерях Марине и Светлане; или о конце рейса, или об отдыхе в прокуренном вагончике?

Ползут по льду оранжевые «Кировцы». Очень красивы они в эту минуту, освещенные с одного бока солнцем, на молочном льду под темно-синим байкальским небом.

— Хорошо идут, — говорит Николай. — Все-таки техника — великая вещь. Это ж почувствовать надо. Ведь как все началось? Прежде чем ледовый путь по Байкалу проложить, собрали нас, шоферов, и тоннельщики говорят: если буровое оборудование по льду не забросить — зарез. На полгода, а то и на год работы у порталов туннелей оттянутся. Оно как получилось?

Народ-то из Харькова, из Москвы, из Баку, из Ленинграда приехал, а работать еще нечем. Техники никакой горной нет. Как ее в тайгу по бездорожью затащишь? А голыми руками в скалах дырку не провертишь. В общем, вся надежда на нас, шоферов. Понятно — дело тонкое. Силком на такое заставлять не надо, да и проку, скажу тебе, не будет, если силком. Байкал есть Байкал. Он быстро «документы» у человека проверяет. Но я тебе прямо скажу: никто из наших ребят в сторону не отвернул. Как в первый рейс вместе вышли — Родионов Анатолий, Валеев Хайдар, Русаков Геннадий, братья Меньшиковы — так и ходим вместе.

И опять дорога. Опять лед. То он бутылочно-зеленый, то сиреневый, то голубой, а то под лучами солнца вдруг вспыхнет изумрудами невиданной чистоты. Кажется, нет драгоценнее камня на свете, чем байкальский лед. Перед Нижнеангарском попадается навстречу колонна машин, идущая за грузами в Усть-Баргузин. Как по команде, веером по льду рассыпаются машины. Выпрыгивают из кабин шоферы, бегут навстречу, разминая затекшие мускулы, хлопают приятельски по спинам друг друга. Разговор о пути-дороге, о «колобовнике», трещинах и заносах. Короткий, важный шоферский разговор. Но главное — на перевале Даван проходчики собрали копер. Эту махину весом в десятки тонн в разобранном виде тоже привезли по ледовой дороге на машинах. Вот-вот тоннелестроители начнут проходку ствола Байкальского тоннеля. Значит, теперь на очереди Северо-Муйский...

Известие и в самом деле доброе. Байкальский и Северо-Муйский тоннели — «ключи» от БАМа. И здесь нет преувеличения: если тоннели не пробить в срок, задержится укладка пути. Длина тоннелей соответственно — семь и пятнадцать километров. Кажется, немного, если сравнить с тремя тысячами бамовских километров. Но километры тоннельные самые «длинные» на всем БАМе, самые сложные. Скальные грунты с зонами разломов, вечная мерзлота, резкие перепады температур, сейсмичность, селевые потоки летом и лавины зимой, прибавьте к этому еще и полную удаленность от сколько-нибудь обжитых мест, отсутствие дорог. Не зря специалисты считают: еще ни одна страна не сооружала тоннели в столь сложных условиях.

И вот сообщение с Давана: начались горные работы! Начала их ждали на всем БАМе — от Усть-Кута на западе до Березовки на востоке.

Наверное, простое совпадение, что это радостное известие мы получили на сверкающем под весенним солнцем байкальском льду. Но в этом совпадении видится мне свой смысл. И когда сегодня слышу о делах тоннелестроителей, вспоминаю этот сияющий день, темные трещины в белых полях, машины, идущие одна за одной по льду, и скромного парня — Николая Бирюкова.

Сергей Смородкин

Вертолет долго кружил над Монтеваго, разрушенным землетрясением. В кабине сидели пилот и фотокорреспондент миланского еженедельника «Эуропео». Меж толчками и бросками вверх-вниз видоискатель «ловил» ряд мертвых, уложенных перед стеной женского монастыря; мужчину, который рылся, поднимая белую пыль, в обломках дома; лошадь, бредущую по улице; фигуры добровольцев-спасателей, — они искали живых и мертвых.

Было утро 16 января 1968 года.

Вертолет снизился, и в кадр «вошел» человек. Он стоял на развалинах дома и, подняв кулак, кричал небу о несправедливости земли.

Один, два, пять, десять кадров отснято. И вертолет, не найдя площадки на сотрясающейся земле, набирает высоту, а человек, будто герой греческой трагедии, доверивший небу свои мольбы и проклятья, исчезает в пыли, поднятой винтом...

Согласно спешной и поверхностной информации тех дней это был Сальваторе Джордане, отец двух погибших детей. Хроника большой трагедии распадается на мозаику трагедий личных, и каждая из них вырастает до символа общего страдания и боли.

Землетрясение было сильным. За последние 180 лет на неспокойной Сицилии случилось 22 землетрясения, и то — 1968 года, в долине реки Беличе, — было одним из самых страшных. 666 человек погибло, три тысячи ранено, 80 процентов жилья в 14 коммунах разрушено. Что представляли собой эти городки и деревни, расположенные в западной части острова?

В Санта-Нинфе, самом крупном и, по местным меркам, процветавшем поселении долины, жило пять тысяч человек; в Монтеваго, родном городе Сальваторе, конечно, меньше. Но масштабы трагедии зависят не только от числа лострадавших, но и от условий их прежней жизни, и условий, которые может им предложить общество, когда приходит беда.

В Монтеваго после землетрясения — там погибло триста человек — трупы погибших десятками укладывали в ряды у сохранившихся стен. При раскопках обломков школы Монтеваго были найдены сочинения школьников на тему «Опиши твой город». По ним и сейчас можно составить впечатление о том, каков был этот городок и чем он был для его обитателей.

«...Раз уж мне дали такое задание, то я хотела бы защитить мой Монтеваго. Это, конечно, очень маленький город, но для меня — самый хороший, Ведь я в нем родилась и выросла. В нем три тысячи жителей. Его построили при князе Рутилио Широтта в 1670 году...» ( Судьба девочки неизвестна. Дворец князя рухнул. — Прим. автора.)

«... В Монтеваго нет никаких развлечений, даже кино. Но все равно он очень красивый. Кто здесь родился, не сможет жить далеко; кто здесь родился, хочет здесь и умереть, хотя здесь и некуда пойти...»

...Настоящее имя человека с фотографии — Сальваторе Джойя, 63 года, по прозвищу Карлик. Он пастух, у него двое детей, и никто из его семьи не погиб в ночь на 16 января 1968 года. Утром он стоял на развалинах, жалуясь небу на чудовищную несправедливость, отнявшую у него дом, который он строил восемь лет, на беспричинный гнев сумасшедшей земли.

И вот спустя восемь лет он сидит среди едва начавших зеленеть виноградных лоз, его овцы пасутся ниже, у самого берега Беличе, тоже обезумевшей и затопившей недавно пастбища и поля. И ему, Сальваторе Джойя, совсем неохота говорить ни о себе, ни о своей жизни, ни о землетрясении. Он давно уже исчерпал все запасы злости и отчаяния: прошли те дни, когда он возвращался к развалинам своего дома, чтобы плакать и проклинать, проклинать и плакать.