Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1973 год

На минуту мы остановились у небольшого пивного бара, которых здесь великое множество, и бармен, подчиняясь призывному возгласу Даниеля, торопливо вынес три кружки отличного свежего «Амстеля». Мы осушили их, не выходя из машины. Все равно проникнуть в бар было физически невозможно: через открытую дверь виднелась стена стоявших вплотную друг к другу молчащих молодых ребят и девиц с пенящимися кружками в руках. И лишь магнитофон где-то в глубине создавал звуковой фон. Сначала спокойные и даже тихие звуки электрогитары, и вдруг неистовый, хриплый вопль певца:

«Бейби! Бейби! Бейби!

Я твой дегенерат!

Бей ты! Бей ты! Бей ты! Бей ты!

Я только рад!»

Юнцы в баре даже бровью не повели. Только пиво, только ритмы и молчание...

«Форд» опять рванулся вперед. В кажущейся на первый взгляд бессистемности, с которой Даниель бросал машину из одной улицы в другую, чувствовалась некая целенаправленность. Мелькали кабаре, бары, погребки и рестораны; к нам призывно тянули руки обнаженные красотки с рекламных щитов у кинотеатров; от одного заведения к другому, сменяя друг друга у стоек, фланировали длинноволосые пары. В чем хотел убедить нас Даниель, демонстрируя этот калейдоскоп полупьяных юнцов с пустыми глазами? В том, что такова вся голландская молодежь?

Свобода — от чего?

Скрип тормозов прервал наши раздумья. Машина стояла на площади Дам, в самом центре города. Мы замерли. То, что представилось нашему взору, не поддается описанию. Нет, не прекрасный королевский дворец из некогда белого, а ныне потемневшего от времени камня и не узкая, пирамидальная колонна «Памятника Нации» вызвали наше изумление. У подножия монумента, призванного увековечить Гордость, Силу и Независимость Народа, на широком, почти вполовину площади, парапете копошились, да, именно копошились сотни обросших волосами и грязью, обшарпанных, нет, не людей — существ. Хиппи.

Так вот куда вез нас Даниель! Теперь стал ясен смысл его ночного маршрута. Он был как бы заключительной фразой в нашем споре. Причем здесь в ней ставилась жирная эффектная точка, которая складывалась из непроизнесенных слов: «Эту безразличную, развращенную молодежь переделать нельзя».

Не сговариваясь, мы вылезли из машины, подталкиваемые ехидно-любопытным взглядом Даниеля. Медленно, а потом все быстрее и быстрее Валерий и я продирались сквозь толпу этих существ: дремлющих, пьющих, бренчащих на гитарах, цедящих время от времени короткие фразы. Звучали итальянские, французские, немецкие, иногда фламандские, но чаще английские слова. В какой-то момент я вдруг обнаружил, что Валерия рядом нет. Я растерянно оглядывался по сторонам, пока не отыскал взглядом своего товарища. Он стоял под рекламным щитом, к которому узкой спиной привалилась некая личность, и старался вызвать ее на разговор. Я осторожно приблизился и остановился сбоку. Говорили по-английски.

— Так почему вы все-таки эмигрировали? — допытывался Валерий.

Встряхивая головой, как лошадь, отмахивающаяся от оводов, «личность» излагала свое кредо:

— Я хотел свободы... Какой?.. В общем... Чтобы никто не мешал мне жить так, как хочу... Чтобы всякие моралисты не лезли ко мне со своими дурацкими и устаревшими идеями, ограничениями... Чтобы я мог заработать на кусок хлеба, а потом делать все, что заблагорассудится... И чтобы «правильная публика» не смотрела на меня, как на отброс общества.

— И здесь вы нашли все это?

— ...По крайней мере вокруг меня такие же, как и я сам, никто не тычет пальцем, и мне нечего бояться.

— А если поконкретнее, чего же вы все-таки не нашли здесь.

— Работы. Хозяева не больно охотно берут нас.

— На что же вы живете???

— Откуда вы сами, где ваша родина?

— Какая разница. Мне все равно, где жить. Я бы мог поехать в любую страну...

Парню на вид было лет двадцать пять, а спорил он как: то по-детски, неуверенно. Да он и был ребенком вместе со своими «взглядами и убеждениями». Попросту говоря, он ничего еще не знал и ничего не. видел. Кроме одного: общество, в котором он родился и вырос, намерено сделать из него машину. Пусть живую, говорящую, с собственными переживаниями, но все-таки машину. Машину, которую другие запрограммируют на то, чтобы она приносила им прибыль. Быть машиной парень явно не хотел. Что делать, не знал. Вот и стремился удрать из общества, пусть в хиппи, пусть в наркотический бред, пусть куда угодно. Так удирают из школы, когда не знают урока.

Уже садясь в машину, я встретился с Даниелем глазами:

— А ведь за таких, как он, и вы в ответе.

Ван дер Спек отвел взгляд и включил зажигание. Больше мы к нашему спору не возвращались. У нас не было времени — расписание деловых встреч не оставляло ни минуты; у него, видимо, — желания. Вспомнился этот спор позднее...

Партизанский командир

Брюссель встретил нас пятиминутным ревом автомобильных клаксонов (против очередного повышения цен на бензин бастовали таксисты и владельцы автомобилей), деловитой суетой спешащих на обед клерков и мелким сентябрьским дождем.

...С трудом выкроив вторую половину воскресенья, мы с Валерием решили нанести неплановый визит, о котором говорили еще в Москве — в Музей движения Сопротивления. И вот мы стоим на тихой брюссельской улочке, у серого трехэтажного здания. Над входом скромная табличка: «Мюзе де ля Резистанс...» Открываем дверь, и на переливчатый звон колокольчика появляется хранитель музея Робер Дюмон. Участник многих боевых операций против гитлеровцев во время второй мировой войны, он был одним из инициаторов создания этого музея и с тех пор уже более пятнадцати лет отдает ему все свое время.

Прямо против входа картина, изображающая узника концлагеря в полосатой робе. Землистая кожа туго обтягивает скулы исхудавшего лица, побелевшие от напряжения пальцы — тонкие веточки с узлами суставов — из последних сил сжимают прутья решетки. Но в провалившихся глазах нечто такое, что веришь: воля его не сломлена. И, может быть, эти ослабевшие руки подняли много лет назад то самое оружие, которое сегодня покоится под стеклом витрин музея. Тогда эти пистолеты, пулеметы, гранаты жили боевой жизнью вместе с бойцами интернациональных бригад, сражавшихся в Шарлеруа или Арденнах.

Отдельный стенд посвящен бывшим советским военнопленным, бежавшим из гестаповских застенков и создавшим свою бригаду в бельгийском Сопротивлении. На стенде — фамилии советских солдат: Борис Жуков, Георгий Титов, Тягунов, Комаров, лейтенант «Анатоль», полковник «Бил» и много безымянных портретов. Истинные имена этих людей скорее всего так и остались неизвестны их бельгийским товарищам по оружию. Но благодаря им слава советского солдата еще до памятного мая сорок пятого пришла в далекую Бельгию.