Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1970 год

— Видал? — Шпиндлер ткнул в березу шестом. — Видал твоего водяного?

Дед помолчал, поскреб поясницу, потом тонко захохотал:

— Да разве я что! Девки, дуры, набрехали. За брусникой сюда боялись ходить. Ну, теперь, слава те господи, освободил ты нас от страху. Теперь девки сюда понапрут за грибами, только держись!

Вернулись к костру. Ваня вычерпал воду из лодки. Дикие утки пролетали над ним со свистом и неуклюжим шумом. Когда на вершинах сосен зазолотела хвоя и в зарослях зашумели птицы, Ваня, ругаясь со Шпиндлером из-за спутанных лесок, оттолкнул лодку. Серебряное солнце медленно подымалось из холодной озерной воды. Весь этот день Ваня думал о словах Шпиндлера, и неясные контуры величавой поэмы переплетались в его глазах с медленно тонущими поплавками и брызгами солнца, летевшими с пойманных окуней.

Днем, купаясь с лодки и вдыхая сладкий дым, стлавшийся по воде от костра, Ваня рассказывал Шпиндлеру о рождении поэмы. То была поэма о недрах, о камнях, о шершавой руде, о ледниковых озерах, выстланных торфом, о нефти, пахнущей морями, о геологах, о временах, близких, как завтра, когда у земли будут отняты, наконец, ее глубокие клады и рассвет каждого голубого и теплого дня будет началом творческого и радостного существования.

— Не совсем ясно, — сказал Шпиндлер, — но правильно. Крой, пиши.

Ваня плыл к берегу. Брызги падали на листья кувшинок и сверкали на них, медленно скатываясь в воду. Безмолвный полдень, похожий на светящуюся воду, подымался над лесами.

Через пять дней Шпиндлер и Дорохов доставили в музей двух гигантских полярных гагар, пойманных живьем на Белом озере.

Озеро, где поймали гагар, было ледниковое. Дело это произошло в трехстах километрах от Москвы, в Мещерских лесах, тянущихся от Спас-Клепиков до Рязани.

Как-то я спросил старейшего бортмеханика магаданской авиации Александра Ивановича Бухонина, ветерана северных трасс, какой из своих рейсов он считает самым трудным.

— Всего-то мне довелось испытать, — ответил тот. — И падал не раз... Тонул... Горел в воздухе и замерзал... Но один наш рейс в Хабаровск был все же особенным...

...Ранним утром 27 декабря 1941 года самолет ПС-7, пилотируемый летчиком Александром Васильевичем Черновым, вырулил на стартовую площадку Магаданского аэродрома. У взлетной полосы толпилось необычно много народу. Судя по тому, что все руководство Дальстроя вышло провожать самолет, рейс предстоял ответственный. Самолет медленно, как бы нехотя, тронулся и, набирая скорость, побежал по полю. Моторам отдано все. Они ревут натужно от предельной нагрузки... Еще немного... Еще! Но самолет все бежит, не отрываясь от земли, бежит долго, гораздо дольше обычного. И стрелка указателя скорости только подходит к цифре «восемьдесят». Машина перегружена.

Ага, девяносто! Отрыв все-таки возможен! Самолет несется по ледяной дорожке, дробно постукивая широкими лыжами. Еще один еле ощутимый толчок, и — наконец-то! — машина в воздухе. Но пилот не торопится набирать высоту. Он долго идет бреющим. Зловеще черными кажутся большие разводья бегущего навстречу Охотского моря. Наконец, развернувшись «блинчиком», самолет ложится на курс.

Провожающие так и не увидели, как машина оторвалась от ледяного поля. Но люди долго стояли у взлетной полосы, пока удаляющийся в сторону Охотска рокот моторов не возвестил о том, что полет начался благополучно.

Разговор, что состоялся накануне в кабинете начальника Дальстроя, мог бы показаться постороннему слишком уж растянутым.

Сначала говорил один. Трое слушателей, магаданских летчиков, молчали. Хозяин кабинета начал издалека: летать на Колыме трудно, нет еще прогнозов и карт, климат — хуже не придумаешь, а на плечах авиации лежит едва не вся тяжесть снабжения края. Самолетов свободных нет и быть не может: снабжение горняков — дело немаловажное. Ведь уголь, золото Колымы сейчас, как никогда, нужны стране...

Трое слушали очень внимательно, понимая, что без такого предисловия начальник никак не сможет сказать то главное, для чего он позвал их.

— Нужно вывезти золото. Нужно позарез. Война... Под Москвой развивается наше наступление. И горняки наши тут поработали. Золото не может, не должно лежать здесь мертвым грузом! Его ждут...

До этого в кабинете уже сидели трое других. Им начальник говорил то же самое. И они не взялись. Отказались по очень веским причинам — им этот рейс казался невозможным. Причины начальник Дальстроя знал и сам.

Горючим машина должна быть заправлена до самого Хабаровска и, значит, может принять на борт лишь килограммов двести груза, не больше. Речь же идет о значительно большем весе. Даже если при такой перегрузке и удастся взлететь, то набрать нужную высоту, чтобы маневрировать, почти невозможно. А для столь перегруженной машины даже небольшое обледенение или легкая болтанка — гибель.

Пилот Александр Чернов, бортмеханик Александр Бухонин и бортрадист Владимир Болдырев переглянулись.

Сказал Бухонин:

— Попробуем.

...Итак, на первых порах повезло. Больше всего летчики опасались низких дождевых облаков, которые несли обледенение или сильную болтанку. Но облачность, к счастью, была, средней, и горизонт просматривался хорошо. Правда, идти пришлось очень низко. Поэтому Чернов вел самолет подальше от гор, над морем. Только на подходе к Охотску удалось наскрести около четырехсот метров высоты и то потому, что горючего стало меньше.

Радист Володя Болдырев тем временем трудился у рации, собирая сведения о состоянии аэродромов и погоде по трассе.

Парню исполнилось лишь семнадцать, но его уже считали одним из самых умелых «снайперов эфира». Сейчас ему надо было выловить в кричащем хаосе звуков голоса нужных радиостанций. С трудом разобрав и соединив записанные им обрывки радиограмм, он отправил их пневматической почтой пилоту. Лицо пилота просветлело: «Погода до самого Хабаровска отличная, аэропорты принимают».

Наконец-то радист может отогреть окоченевшие от холода и напряжения пальцы...

На самолетах тех лет летчики объяснялись между собой только записками, жестами и мимикой. И Чернов с Бухониным обменялись сейчас выразительным жестом: показали друг другу поднятый кверху большой палец.

Казалось, первый этап маршрута благополучно пройден. В стороне, справа, уже проплывал Охотск, когда вдруг сорвало фонарь, прикрывающий кабину пилота. Ударил ледяной упругий воздух. Он выбивал из глаз слезы, туманил зрение.

Пилот повернул к бортмеханику обожженное морозом лицо. «Что делать будем?» — прочел Бухонин в его глазах и сделал решительный жест в сторону Охотска: посадка! Иного выхода не было. Но легко сказать — посадка, когда в Охотске площадка способна принимать лишь маленькие ПО-2...