Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1971 год

— Вы как будто разбираетесь в этом деле, — заметил он выжидательно.

Я счел его слова вопросом, засмеялся и ответил:

— Ну, не слишком. Ваше здоровье! — Мы выпили. — Я работал шофером в кинопрокатной фирме.

Мы выпили по второму стаканчику и несколько минут обсуждали климат Детройта. Наконец он сказал, словно что-то обдумывая:

— По-моему, я вас вчера видел здесь... Часов около восьми.

— Вчера вечером? Нет, как ни жаль. Я бы тогда не опоздал на автобус. Нет, вчера в восемь я был в баре «Мотор». И просидел там до полуночи.

— В баре «Мотор»?.. Гм... А может быть, вам хотелось бы...

Прежде чем я сообразил, что он имеет в виду, он скрылся за экраном и выкатил из-за него большую радиолу. В руке он держал третью бутылку пива. Я поднес к свету бутылку, стоявшую передо мной. Еще наполовину полна. Я посмотрел на часы. Он придвинул радиолу к стене и поднял крышку, открыв рукоятки настройки.

— Выключатель позади вас. Будьте так добры!

Я мог дотянуться до выключателя, не вставая, что я и сделал. Обе лампы разом погасли. Я этого не ожидал и начал шарить по стене. Тут снова стало светло, и я с облегчением сел поудобнее. Но лампы не зажглись — просто я очутился на улице!

Я облился пивом и чуть не опрокинул шаткий стул, а улица вдруг сдвинулась с места — улица, а не я! День сменился вечером, и я вошел в бар «Мотор» и увидел, как я заказываю пиво; и при всем при том я твердо знал, что я не сплю и это мне не снится. В панике я вскочил, расшвыривая стулья и пивные бутылки, и чуть не сорвал ногти, нащупывая на стене выключатель. Пока я его отыскивал — наблюдая, как я же стучу по стойке, подзывая бармена, — у меня совсем помутилось в голове и я готов был хлопнуться в обморок. Наконец мои пальцы коснулись выключателя.

Мексиканец смотрел на меня так, словно он зарядил мышеловку и поймал лягушку.

— Что это такое? — просипел я.

— Это были вы. В баре «Мотор», вчера в восемь вечера.

Я тупо уставился на него. А он протянул мне новый бумажный стаканчик, и я машинально подставил его под горлышко бутылки.

— Конечно, это не может не ошеломить. Я забыл, что я сам почувствовал в первый раз. Мне... мне теперь все равно. Завтра я иду в контору «Филлипс-радио».

Я спросил, о чем он, собственно, но он продолжал, не обратив внимания на мой вопрос:

— У меня нет больше сил. Я сижу без гроша. И мне уже все равно. Оговорю себе долю и буду получать проценты.

Ему необходимо было высказаться. И, расхаживая взад и вперед, натыкаясь на стулья, он выложил мне всю свою историю...

Его звали Мигель Хосе Сапата Лавьяда. Я назвал ему мое имя — Лефко. Эд Лефко. Его родители приехали в Штаты где-то в двадцатых годах и с тех пор сажали и убирали сахарную свеклу. Они только обрадовались, когда их старшему сыну удалось выбраться с мичиганских полей. на которых они гнули спину год за годом, — он получил небольшую стипендию для продолжения образования. Стипендия была временной; и чтобы продолжать ученье и не умереть с голоду, он работал в гаражах, водил грузовики, стоял за прилавком и торговал щетками вразнос. Но получить диплом ему не удалось, потому что его призвали на военную службу. В армии он имел дело с радиолокационными установками, а потом его демобилизовали, и эти годы не оставили ему ничего, кроме смутной идеи. В тот момент было нетрудно подыскать приличную работу, и, в конце концов, он накопил достаточно, чтобы взять напрокат машину с прицепом и накупить разного списанного радиооборудования. Год назад он достиг своей цели. Он наголодался, исхудал и дошел до полного нервного истощения. Но он таки сконструировал и собрал «это»!

«Это» он поместил в футляр от радиолы — и для удобства, и для маскировки. По причинам, которые станут ясны позднее, он не рискнул взять патент. Я осмотрел «это» внимательно и подробно. Место звукоснимателя и кнопок настройки занимали циферблаты с рукоятками. На большом имелись деления от 1 до 24, на двух — от 1 до 60, на десятке — от 1 до 25, а на двух-трех цифр вообще не было. И все. Если не считать тяжелой деревянной панели, скрывавшей то, что было установлено на месте радиоламп и репродуктора. Неприхотливый тайник, скрывающий...

Кто не любит грезить наяву! Наверное, каждый человек мысленно обретал сказочные богатства, всемирную славу, жизнь, полную захватывающих приключений. Но сидеть на стуле, попивать теплое пиво и вдруг понять, что мечта столетий уже больше не мечта, а реальность, ощутить себя богом, сознавать, что стоит тебе повернуть лару рукояток — и ты сможешь увидеть любого человека, когда-либо жившего на Земле, можешь стать очевидцем любого события, если оно только произошло, — это до сих пор не вполне укладывается у меня в голове.

Я знаю только, что дело тут в высоких частотах. И что в аппарате много ртути, меди и всяких проволочек из дешевых и распространенных металлов, но что и как происходит в нем, а главное — почему, это лежит вне сферы моего разумения. Свет обладает массой и энергией, и эта масса непрерывно утрачивает какую-то свою часть и может быть снова обращена в электрическую энергию или во что-то в том же духе. Майк Лавьяда сам говорит, что он не открыл ничего нового — что еще задолго до войны этот эффект не раз наблюдали такие ученые, как Комптон, Майкелсон и Пфейффер, но они сочли его чисто побочным, ничем не интересным явлением. А с тех пор все было заслонено исследованиями атомной энергии.

Когда я несколько пришел в себя, Майк еще раз продемонстрировал мне мое прошлое.

Я погасил свет и снова увидел себя в баре «Мотор», но это меня уже не оглушило.

— Смотрите!

Бар расплылся в тумане. Улица. Два квартала до муниципалитета. Вверх по лестнице — в зал совещаний. Никого. Потом заседание муниципалитета. Потом оно исчезло. Не фильм, не проекция диапозитива, а кусочек жизни размером в четыре квадратных метра. Когда мы приближались, поле зрения сужалось; когда мы удалялись, задний план воспринимался так же четко, как и передний. Изображение — если тут подходит это слово — было таким реальным и жизненным, что казалось, будто смотришь на происходящее через открытую дверь. Все предметы и фигуры были трехмерными. Майк что-то горячо объяснял, пока вертел свои рукоятки, но я был так увлечен, что почти его не слышал.

Вдруг я взвизгнул, уцепился за стул и закрыл глаза — как и ты закрыл бы на моем месте, если бы, взглянув вниз, обнаружил, что висишь в небе и между тобой и землей нет ничего, кроме двух-трех облаков. Когда я открыл глаза, мы, очевидно, вышли из стремительного пике, и передо мной снова была улица.

— Можно подняться куда угодно, хоть до слоя Хевисайда, и спуститься в любую пропасть, когда и где хотите!

Изображение затуманилось, и улица сменилась редким сосняком.