Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1972 год

— Что вы думаете о своем путешествии? — спросили Эдит по возвращении на родину.

— Только случайность помешала мне успешно закончить его. Если бы не поломка мачты, то сейчас бы меня встречали у берегов Америки. Но главное — это я твердо знаю — такое путешествие по силам женщине. И я постараюсь его повторить. Надеюсь, успешно.

Л. Романов

Из записок лесника

«На коня!» — этот тост в грузинском застолье произносится последним. Потом гости идут по домам — заниматься своим делом. Я же вел дневник, записывая все, что принес день. О нашей работе легче рассказать, чем сделать ее. Надо было пройти и обследовать горные леса Грузии — те, что выросли сами и что посадили люди, составить карты и дать совет, где и что нужно сажать. Что записывают лесники в экспедиции? Домой для обработки они привозят «с поля» кипы карт, схем и актов обследования, где указаны размеры, возраст, болезни деревьев, их породы, качество посадок, плотность, где сказано о травяном покрове, почвах, воде и стихийных бедствиях — сказано обо всем этом языком актов. Вероятно, не только это записывают лесники в экспедиции, если потом в дневнике можно прочесть, как прочел я в своем: «Я сюда когда-нибудь еще вернусь, дзиа Баграти! Вы ведь и не подозреваете, может быть, что ваша земля граничит с раем? Нет, скорее вы это знаете, потому и лицо ваше такое светлое». ...Мохеви, Ахмета, Душети, Давати, Харагоули, Хидари, Маяковски, Зеиндари...

Я полюбил теперь действие. Люблю, чтобы мои руки меняли вещи.

Раньше, давно-давно, у меня появилось чувство прикосновения: я дотрагивался до вещи и сразу узнавал ее сущность, подходящую или неподходящую для меня.

Я отпилил на лесопилке кусок от понравившейся мне сосновой доски и хотел ее очистить. Но столяра на его обычном месте, под навесом, не нашел. Я пошел домой. В ларьке рядом с пекарней купил круглый лаваш, а пекарь разогрел его мне в пурне — печи для хлеба. Специальным крючком на длинной палке, похожим на багор, опустил его в яму и скоро достал свежим, горячим. Вышел из пекарни и вдруг услышал, что кто-то рядом строгает доски — звук, который ни с чем не спутаешь. Посмотрел за дом: немолодой мужчина и мальчик в четыре руки работают. Я попросил у них рубанок поменьше. Такого у них не было. Так что мне пришлось только держать мою доску, а они ее строгали.

Я сказал уже, что не люблю вещи, которых не коснулась моя рука, не изменив их по-моему, а этой доски коснулось по меньшей мере восемь ладоней, считая того, кто помог мне отпилить ее на лесопилке, не считая тех, кто рубил и пилил дерево на части; и все руки были хорошие.

На этой доске я и пишу.

В горах можно встретить медведя, но это почти наверняка безопасно. Можно упасть с лошади, но лучше не надо, не стоит. Мы двигаемся медленно. Шалва, ставший на время нашим проводником, предпочитает с лошади не слезать, как настоящий горец. Но мне холодно, и я часто спешиваюсь. Разомнусь — и снова в седло. Часа через два мы так далеко уже заехали, что человека не слышно и не видно. Привязываем лошадей. Я на своем седле оставляю куртку сверху, чтобы не вымокло. Дождь ловит нас на хребте. Мы успели подняться и посмотреть один участок. Сосны здоровые, хорошие. Чуть ниже тоже лес. Должен быть самосев. Такая же саженая роща на другой стороне, через ущелье, туда под таким дождем и думать нечего попасть.

Можно вымокнуть на работе, можно вообще быть целый день мокрым в горах. Хорошо, что я седло накрыл. А колени мокнут. Шалва опять, как истый горец, предпочитает мокнуть в седле. Но, по мне, лучше пройтись. Только не останавливаться. Там, впереди, в доме какого-нибудь знакомого Шалвы, высушимся. Хорошо! Хорошая работа в горах, как раз по мне. Сам выбрал и считаю, что повезло.

На ходу думаю: завтра опять на новое место. Значит, из той комнаты придется убраться, а я к ней привык. Снова комнаты, что мы занимали, останутся голыми, с обрывками бумаги. Еще после нас остаются недогоревшие дрова и брошенная, стоптанная, рваная от ходьбы по камням обувь.

Теперь мы живем над городом, в доме лесничества. Несколько семей живут в этом же доме в комнатах дальше по коридору. Вечером они собираются все в коридоре у двери Нодари — у него одного телевизор — и смотрят все с чувством: кричат, плачут и смеются.

Мимо дома идет дорога снизу, из города, через холмы на озеро Лиси.

Выше по дороге родник с солоноватой водой. Сюда часто заходят прохожие пить, вода приятная, у родника под деревьями вкопан стол из толстых досок. Те, кто приходят к роднику отдохнуть, приносят с собой вино в больших оплетенных бутылях, которые ставят в проточную воду охладиться, а в выложенную камнями ямку под струйкой кладут для освежения пучки цицмата, киндзы — свежую зелень закуски.

Я пришел за водой и увидел: за столом несколько слепых стариков и с ними один помоложе — одноглазый зрячий поводырь. Попросили меня принести им соли, я принес. Угощают вином. На столе бутылки сухого дешевого вина, хлеб, зелень. Взял стакан в руку, на стол его не ставлю, соблюдая обычай.

Поводырь — удивительно смелый человек. Ему даже не мешает, что у него только один глаз. Энергия так и льется из него, как сок из срубленного дерева весной. Спрашивает меня, откуда я. «А-а, — говорит, — знаю, бывал. Я, — говорит, — на всех языках могу говорить: армянский, грузинский, турецкий, по-немецки тоже». — «И по-английски тоже?» — спрашиваю я его по-английски. «А как же!» — отвечает он по-русски. Я поднимаю стакан, благодарю их. Старики кивают молча головами. Пью.

Город ниже нашего дома начинается с кладбища. Ниже его идут тихие улицы одноэтажных домов и садов. Кладбищенское захолустье... К кладбищу это никак не относится — оно такое богатое.

Откуда пришла сюда мода (иначе не назовешь) делать дорогие гробницы, одна другой дороже, целые мавзолеи? Кажется, что люди и сюда перенесли из жизни принцип «жить как люди, и не хуже, а лучше соседа». Когда-то, может быть, из официоза, родилась и традиция: маленькая фотография умершего в черной шелковой рамке на лацкане пиджака и черная повязка на рукаве.

Две женщины в длинных черных платьях идут по пустому берегу моря в деревню. Я пропускаю их и долго смотрю им вслед. Очень они символичны. Вспомнил еще, как в 1958 году в Мохеви присел я отдохнуть по пути на солнечном склоне и заснул, положив голову на рюкзак. Просыпаюсь, оглянулся: козы и барашки рядом со мной пасутся, с ними — мальчик. Я надел на плечи рюкзак и пошел дальше и тут только увидел, что спал на старом кладбище. Серые тесаные каменные надгробья с надписями и один камень необычный — кроме надписи, раскрашенный рисунок: выбитая в камне долотом фигура старухи с прялкой. Надпись: «Она много работала, и пряжа у нее получалась хорошая».