Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1974 год

Места эти по нынешним временам вовсе нетронутые. Поселок единственный на реке. Посадочная полоса — вот и вся связь с внешним миром. В тайге живет белка на деревьях, горностай под заломами, выдра в глубоких водяных ямах, шляется росомаха, ступает медведь, прыгает осторожный соболь и ходит лось. Про рыбу нечего говорить.

Витька проходит деревню из конца в конец раз, другой. Народу мало, со всеми успел поздороваться. Остается зайти в магазин. Летом в поселке «сухой закон», но Витьке требуется шампанское. Какое, к черту, возвращение с промысла без шампанского?

Пусть постоит, попенится! А что там потому что!

Продавщица продовольственного следит за ним настороженным взглядом. Но Витька вдруг хлопает себя по лбу — «совсем в лесу одурел» — и выбегает из магазина. Возвращается он с рюкзаком. В рюкзаке тяжелый и влажный сверток. Он сует его продавщице. «Медвежатины просила? Вот! Обернута в бактерицидный мох, свежее живого». Продавщица ахает и расплывается: «Не забыл. Сколько стоит?»

— Какие деньги? — искренне возмущается Витька. — Подарок тайги.

Из магазина он выходит с шампанским в рюкзаке. Весь поселок это видит, но что поделаешь? Человек с промысла возвратился. Закон.

В поселке есть большая базовая метеостанция. На ней работают несколько девушек. Еще две воспитательницы в детском садике и две учительницы. Все девушки живут в одном доме, вроде как в общежитии, и Витька этот дом называет «Залив Страстей». Он отправляется в «Залив Страстей», запихнув в карман тяжелую бутылку шампанского. Дело к вечеру, серебряная головка шампанского отсвечивает в легких сумерках.

В одиночку к девушкам Витька ходить не любит, чаще всего прихватывает меня. Наверное, потому, что я молчу. Говорит Витька сам.

В комнатах «Залива Страстей» чистота, узорчатые покрывала, фотографии киноактеров на побеленных стенках. Уют, какой бывает только в девичьих общежитиях в глухих местах. Как и положено, поднимается визг, кто-то прячется, кто-то причесывается. Наконец все рассажены в «общей гостиной» — на кухне. Шампанское на столе, чайник на плитке и капли воды на свежевымытых чашках. Девушки в новых платьях, причесаны. Они любят Витьку. Во-первых, они знают его много лет; во-вторых, Витька никогда «ничего лишнего не позволит»; в-третьих, он человек из пугающего мира тайги, что подступила к поселку. Я уж не говорю, что Витька просто красивый и интересный парень.

— Что сидим-то? — чересчур оживленно говорит Витька. — Давай стрельнем пробку. Пусть пупырышки побегут.

— Трудно было, Витя? — простодушно спрашивает одна из девушек.

— А что там потому что! Наше дело простое. Стрельнул — и снял шкурку. Из капкана вынул — и снял шкурку. Капкан ловит, не я. Это ему трудно, — красуется Витька.

О господи, господи, думаю я. Все лето ловить рыбу, квасить ее по секретным рецептам и разносить по тайге, чтобы была привада, чтобы зверь держался и не уходил. Потом возня с капканами, которые надо регулировать, чтобы удар не перебил лапку у зверя, но и не выпускал ее. Никто тут тебе не поможет, никто не научит, только собственное чутье. И еще надо завезти запас на зиму, отремонтировать избушки. Целое лето неустанной возни для трех месяцев промысла. А во время промысла ежедневный маршрут от избушки к избушке по кольцу, которое Витька проходит за неделю. Ты приходишь в замерзшую избушку, растапливаешь печь (дрова тоже надо заготовить с лета), и уже морит в сон после целого дня на морозе. Но надо еще снять шкурки, снять осторожно и умело, то скальпелем, то ножом, обезжирить мездру и каждую шкурку натянуть на правилку — ювелирная, не допускающая ошибки работа. К утру в избушке все выстыло, а ты снова идешь в гудящий мороз... И так день за днем.

— Страшно, наверное, одному, — зябко говорят девушки.

— Ну-у! — веселится Витька. — Чудачки! Что там потому что! Вот такой пример: на тишине нынче все помешались. Дурные деньги платят за тишину, за спокойствие. Миллионеры острова покупают для одиночества. А у меня тишины — хоть ложкой ешь, хоть лопатой греби. Одиночества тоже навалом. Настроение портить некому. Какой же тут страх?

Врешь, Витя. Накатывает. Знаю, что на тебя накатывает. Ты один, и человечество далеко. А опасность рядом... Заломы на реке, мерзлотные ямы, медведи-шатуны, бешеный осенний лось — да мало ли что! Но хуже всего мнимые страхи, когда они приходят ночью к дверям избушки, или человеческие голоса в шуме воды, или некто, стоящий за порогом зимой. И все-таки, черт возьми, одиночество. Человек создан для общения, у него слух и речевой аппарат и ладонь для рукопожатия...

— В лесном одиночестве, — басит Витька и хитро поблескивает глазами, — я постоянно думаю о вас, девочки. Были бы крылья, прилетел бы. Так, на вечер. Посидеть, почесать языком и обратно в тайгу. А что там потому что?

Выбрав подходящий момент, я ухожу. Ночь. Собственно, не ночь, потому что светло как днем. Но тишина ночная. Поселковые работают с девяти до шести. Им ночью положено спать. От дерева отлепляется фигура. Это Тамара, местная красавица, якутка.

— Витька вернулся, — говорит она.

— Знаю.

— Наверное, опять скоро обратно.

— Не знаю.

Тамара и в самом деле очень красива. Темный горячий румянец на правильном лице, влажные горячие губы и блестящие темные глаза с легкой раскосинкой. Не один приезжий сох по ней, умолял улететь в сверкающие комфортабельные края. Но Тамара, по-моему, любит Витьку, а тот не воспринимает ее всерьез, потому что знал ее еще школьницей.

Через час приходит и Витька. Он шумно вздыхает, усаживается так, что квадратная тень его загораживает окно, и говорит:

— Наверное, я больной.

— Ты что?

— Душа болит. Хочется совершить что-либо. Чтобы красиво и ярко. И чтобы все видели. Чтобы след жизни, как у упавшей звезды. Сгорел, исчез, а все помнят. Ты знаешь, что я уезжал?

— Знаю.

— А почему, не знаешь. Я тогда еще на метеостанции работал, в низовьях. Я же метеоролог потомственный. На метеостанции и родился. После курсов много лет работал. И все в тайге. На охоте мне лось передним копытом врезал. Представляешь? Он этим ударом волка пополам рвет. Володька Кривой меня на горбу приволок на станцию. Вертолет я запретил вызывать. Думаю: помру, так в тайге, в родной обстановке, среди своих. Нас там пятеро было. Всю зиму ребята кастрюльку из-под меня выносили и за меня же вахту несли. Я при исполнении числился. У ребят своих забот выше шапки: вахта и промысел, и жена телеграммы не такие шлет. А тут я на нарах валяюсь, киселя не хочу, хочу чаю с брусникой и по ночам ору диким матом. Болело, понимаешь.

— Чем кончилось?

— Стал я весной выползать. Сижу на пеньке, солнце светит, башка от слабости набок валится, а собаки мне рожу лижут. И захотел я в места, где солнце все время, народу тыщу и собаки тебя не лижут.