Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №02 за 1974 год

Парень крякнул, пригнулся и покрепче ухватился за нерпичий ремень. Спина его заблестела от пота.

Все приподнялись, стали азартно подзадоривать силача. Но дощечка крутилась все медленней. Послышались обидные выкрики: «Нунейкин, слабак, мало каши ел...», «Пусть поищет что полегче...»

От стены отделился Коялхот. Голова его была выбрита, лишь на макушке торчал клок длинных волос. Рывком скинув кухлянку, старик поддернул штаны и похлопал неудачника по плечу. Тот, не поднимая глаз, пошел к двери. Вслед ему полетела свернутая в ком кухлянка.

Но и Коялхоту пришлось услышать нелестные слова.

— Может, попробуете? — посмеиваясь хитрыми глазами, Милют подтолкнул Кольку к середине клуба.

— Нунейкин, — ответил Колька. Куда ему, нескладному, худому, тягаться с этими налитыми силой мужиками.

Вон как зрители накалились. Несколько рыбаков побросали под ноги малахаи и кухлянки и приготовились ринуться к ремню. Однако, опередив их, вышел полуголый парень с мощным торсом и встал рядом со стариком.

— Кайнын... Кайнын... — разнеслось в клубе. Колька знал уже, что кайнын — это медведь.

В клубе стихло, когда он нагнулся, подхватил кожу, которая золотисто-пестрой змеей извивалась у него под ногами, и медленно откинулся. Дощечка пришла в движение и крутилась, крутилась, не ускоряя хода. Вот она остановилась. Ремень натянулся и дрожал от напряжения. Клуб замер, слышно было лишь тяжелое сопение Кайнына. И вдруг раздался треск. Ремень лопнул, Кайнына отбросило к стене. Однако он удержался на ногах, неторопливо взошел по ступенькам на сцену, где его поджидал Милют с призом. По толпе прошел шепоток:

— Милгыгый... Однако кароший милгыгый... Ружье...

И тут снова зарокотал бубен.

— Что сейчас будет? — спросил бригадира Колька, когда тот оказался рядом.

— Танец нерпы, — шепнул тот. Стоявшие позади зашевелились, оттеснили передних в сторону. Мимо, заснеженная, прошла Яна. Щеки ее разгорелись, глаза темно блестели. Она была в черном, плотно пригнанном по фигуре пальто с серым пушистым воротником. На голове — сдвинутая набекрень пушистая серая шапочка. Вошла не запыхавшись, словно не пурга бушевала на улице, а мирно валил снежок и припорошил ее по дороге. Обегая приветливым взглядом клуб, она кивала, и ей в ответ улыбались.

— Митчайгин... Митчайгин... Пусть Яна спляшет, — заговорили вокруг.

И Кольке стало понятно, что сказали, хотя он не знал этого слова. «Красавица, красавица», — потому что только так можно было назвать Яну.

За спинами зрителей она переоделась в кухлянку, расшитую белым и желтым бисером, вышла на середину зала и повела плечом. Посыпался звон серебряных колокольцев, вшитых в кухлянку. Так журчит, бьется хрустальный ручеек по весне. Яна повернулась — и точно вся осветилась солнцем. Мягко залопотал бубен. Задумчиво опустив голову, Яна завела руки назад и выгнулась. И Рубахин увидел нерпу, юную и грациозную. Закивали вокруг головами, приглушенно заговорили:

— Молодец, Яна... Митчайгин...

Бубен заговорил глухо и редко, и Колька услыхал гул моря. А нерпа вылезла на берег и нежилась на солнце. Яна кружилась, раскачивалась из стороны в сторону и высматривала кого-то из-под руки...

Вот нерпа нежится на солнышке, любуясь миром, и мир любуется ею. Она ждет, когда из этого мира появится существо, которое принесет ей любовь и поклонение. Она хочет любить, хочет, чтоб и ее полюбил тот, кому она подарит свою любовь. Нерпа нетерпелива, а его нет и нет.

Яна кружилась. Влажно блестели зубы в улыбке. И видно было — Яна с трудом сдерживала себя, выполняя медленные фигуры танца.

Но вот тревожно зачастил бубен. Нерпа заметалась, почуяла беду, еще не зная, откуда она идет.

Одно спасение — вода. Нерпа бросается к морю, с неуклюжей грациозностью передвигаясь на ластах по ослизлым камням. Поздно. Стрела охотника, быстрая и безжалостная, настигает ее. Ниже, ниже склоняется нерпа. Все медленнее ее танец. А на берег врывается удачливый охотник.

Гремит бубен. Охотник ликует. Нерпа — его сытая зима. Нерпа — это мясо, тепло, жир для светильника. Это упряжь собак и кожа на торбаса. Охотник весел, путь-дорога легка с добычей. Эй, море, эй, горы, глядите! Пусть все завидуют ему...

Впереди стоят девчонки в кухляночках. Они завороженно следят за Яной, повторяют ее движения и, как она, выглядывают из-под ладошек свою судьбу.

Сколько раз вспоминал этот танец Колька поздними зимними вечерами. Бригада уляжется, а он сидит у раскрытой печки, подбрасывает высушенный солнцем кедрач и, любуясь игрой золотого пламени, видит в его всплесках танцующую Яну.

Не раз Колька жалел: почему не подошел к ней в тот вечер на празднике зимы? В глазах Яны он вроде не видел отчуждения, когда она то и дело поглядывала на него, и родинка над верхней губой готова была вспорхнуть в улыбке.

А потом вдруг эта записка-прощение...

Лед ходил ходуном. Сквозь снег выкатывались тяжелые валы, широко расплескивались по ледовой закромке.

Рубахин не заметил, когда выступил из мглы пароход. Но зоркие вахтенные увидели его. С высокого борта спустились на лед трое матросов и мигом перегрузили навагу на стальную сетку — парашют, дружно крикнули: «Вира!», и поплыла вверх навага. А Колька развернул собак, которые сбились в кучу и дрожали от страха и холода на мокром льду, сел в нарту, гикнул, и помчалась упряжка: почувствовала скорый отдых и кормежку. Мелькнул сгорбленный Милют, остался позади Коялхот, и еще две упряжки пропали в снеговее. Вот и пришел долгожданный час!

Вожак вывел упряжку прямехонько на тусклое окно землянки. Пахнуло кедрачовым дымком, теплом. Собачки повалились в снег. Колька вошел в сени, взял с полки охапку сушеной рыбы — юколы, бросил упряжке. Собаки, не вставая, неторопливо принялись за еду. А Колька стащил через голову кухлянку, вытряс ее, обколотил палкой торбаса и вошел в землянку.

Пахло борщом, сваренным на Украине. Теплом пахло и духом распаренной меховой одежды, что густо навешана была над плитой: торбаса и меховые носки — чижи, кухлянки и малахаи, все вперемежку.

Он налил в алюминиевую кружку густейшего горячего чая, отворотил от ковриги ломоть и принялся торопливо есть. Не хотелось, чтоб видели, как он будет уходить, потому что, если увидят, у него может и не хватить духа уйти.

Он попил чаю, прикрутил фитиль в лампе и толкнул дверь. Разбухшая, она не подавалась, точно держала его. Ударил плечом, распахнул, вышел. Собаки свернулись в клубки и зарылись в снег. В свете, падавшем из окошка, Колька увидел вожака, поднявшего голову. «Лежи, бродяга!» — сказал он и потрепал собаку за ухо. Отошел на несколько шагов, оглянулся. Вожак непонимающе глядел на него. Колька махнул рукой и заторопился по чуть приметной дороге. После тепла сразу бросило в дрожь. Одежда налилась неприятным холодом.