Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1981 год

С малых лет она видела в своем домике в Кизыл-Арвате, где тогда жила семья, согнутые с утра до вечера спины женщин над станками.

— На нынешних вертикальных станках, как у нас на ковровой фабрике, ткать гораздо легче. А в прежние времена мастерицам все время приходилось сгибаться над станками, хотя ковры выходили плотными, добротными. Вот посмотрите...

Аннатач легко поднимается с ковра и проводит нас в соседнюю комнату. Там на полу стоит деревянный горизонтальный станок. Пока она его раздвигает, ее муж Джума Реджепович, художник той же фабрики, достает из угла разноцветную связку пряжи.

— Смотрите, какие яркие краски добывали прежде из наших растений. Марена давала все оттенки красного: от густо-багрового, даже коричневого, до вишневого, нежно-розового. Светло-желтый цвет получали из живокости желтой. Изготовляли краски из корок граната, околоплодников грецкого ореха. Привозили из Индии и Ирана индиго — получали синий цвет, а армянская кошениль, добытая из насекомых, давала малиновые тона.

Краски были такие прочные, что выдерживали вековую проверку времени. Бывало, поднимешь ковровый обрывок, совсем изношенный, протертый до нитей основы, а он переливается золотисто-красными и бирюзовыми тонами, как бархат...

Слушая мужа, задумалась Аннатач, присев у своего старого верного станка. Может, вспоминается ковровщице, как укрепляли станок на земляном полу дома. Как доверяли ей, маленькой девочке, натягивать основу. Чтобы заманчивее было разматывать пряжу, пропускать ее в станке туда-сюда, внутрь клубка прятали урючину: когда смотаешь весь клубок — получай награду.

В семье не было заведено насильно приучать к какому-либо ремеслу. Каждый из детей выбирал себе занятие по душе. Аннатач часто смотрела не отрываясь, как жена брата готовилась ткать, как привязывала к основе цветные нитки, и старалась изо всех сил подражать ей.

Как-то раз у Аннатач оборвалась нитка основы, она кинулась за помощью, но никто не обратил внимания — не до нее было. Второпях порвала еще две нитки, это уж была беда. Растерявшись, уткнулась головой в станок и долго безутешно плакала (обида до сих пор жива). Но делать нечего — помаленьку исправила сама ошибку, и больше уже никого ни о чем не спрашивала: все подмечала сама, понемногу училась тяжелой науке ковроткачества.

Как сейчас видит она: светает, и женщины усаживаются за станки. Очень медленно растет ковер, медленно проступает орнамент, и тихо течет бесконечная, как нить пряжи, беседа обо всем на свете, к которой жадно прислушиваются младшие. До сих пор Аннатач помнит услышанные в ту пору легенды.

...Одна искусная мастерица, а происходило это в глубокую старину, соткала ковер невиданной красоты. Она хотела выкупить за него сына и его друзей, попавших в плен к жестокому султану.

Ослепленный блеском ковра султан воскликнул:

— О женщина! Что изображено на твоем прекрасном ковре?

— На ковре видна вся жизнь народа с его бедами и радостями. Смотри, темно-красное поле ковра — это кровь, пролитая сынами моей родины в борьбе с тобой, а золотые и белые цветы — это редкие светлые минуты в их горькой жизни...

Разгневанный султан повелел слугам ослепить женщину и лишить ее правой руки, чтобы она не смогла больше соткать ни одного ковра. Но свое искусство халычи успела передать дочери.

С тех пор на кроваво-красном фоне туркменского ковра цветут бело-золотые узоры в темном обрамлении как знак скорби и надежды народа на лучшую жизнь.

Да, недаром еще от прадедов передаются слова, что ковер — душа туркменского народа...

Аннатач бережно разглаживает начатый на своём станке ковер. Такой же узор, как и на текинском ковре в доме дочери: на темно-вишневом фоне притягивают взгляд загадочные многоступенчатые гели, строго тянущиеся один за другим.

— Мне нравилось, как наши мастерицы выводили орнамент медальона и по-своему объясняли его появление на ковре,— говорит Аннатач.

...По Каракумам проходил караван. Верблюды оставляли в песке следы, куда понемногу набиралась вода. Так возникло озеро, по-туркменски «коль». Может быть, отсюда пошло название медальона — «гель»?

— Вот среди красного синий цвет — вода, дающая жизнь в пустыне. Поэтому рядом много белого — это коробочки хлопка. Вокруг вытканы треугольнички на ножках — аяк гуш — птичий след. Раз уж это озеро, то и птицы рядом,— улыбается Аннатач, разглядывая медальон ковра.— Почему медальон называли «гюль»? Не знаю. Вроде бы не встречала в нем изображения цветов. Вот в ахалтекинском ковре я еще пускала каймой урючный цветок — эрик гюль, а в текегёле никогда.

Ласково поглаживает Аннатач низкий ворс ковра. Над тысячами узелков мелькнул, обрезая нить, серповидный ножичек, рукоятка которого отполирована до блеска.

— Сколько же было ковров в моей жизни! Даже рождение детей запоминала по коврам — когда какой ткала. Не знаю, скоро ли окончу этот ковер, уставать стали руки.— Аннатач медленно поворачивает ладони вверх, на правой — мозоли от рукоятки ножа, как у всякой халычи.— А ты, Аджап, хорошо умела ткать, не ленись и теперь. Бери станок себе, у меня другой есть для очень большого ковра. Да, дети кто куда разбежались. Младшая дочь в консерваторию уехала в Москву, сын — композитор... Ну ничего, для хорошего ремесла всегда руки найдутся. Приходите завтра на фабрику. Там целый цех моих детей ткет ковры...

Наутро я пришел в ковроткацкий цех ашхабадской фабрики. Все пространство цеха заполняли ряды высоких и широких станков. Переливы красок на длинных атласных платьях ковровщиц, пестрый шелк платков, блеск серебра и сердолика на брошах и браслетах, радуга цветной пряжи — все это ритмично двигалось под глухой стук дараков.

Стороннему наблюдателю рождение ковра может показаться делом нехитрым.

...Вот уже натянута основа из некрашеной пряжи, привязаны к ней цветные нитки. Ковровщица быстро опускает красную нить к кайме, ловко завязывает узелок и взмахом ножа-кесера обрезает над ним нить — так вяжут первый ряд узлов. Но их надо закрепить, чтобы ковер не сыпался. Для этого рычагом раздвигают нити основы на два ряда и между ними протягивают темную некрашеную нитку, то есть пропускают уток. Снова ложится ряд узелков, а затем мочат веревочку — баслык — и тоже пропускают ее между рядами основы. Через этот баслык мастерица, чтобы уплотнить ряды, бьет дараком — большой железной гребенкой на деревянной ручке. Теперь уже можно брать ковровые ножницы — сынды и подравнивать ворс.

Все так просто. Но ведь халычи выводит на ковре узор зачастую по памяти, без рисунка. Она моментально находит любую нить — желтую или голубую — и точно привязывает в нужном месте. Ее легкие руки, словно порхая, завязывают узелки, вот неуловимое движение — блеск ножа — и новая нить отсечена от узелка. А ведь за рабочий день надо завязать несколько тысяч таких узелков (мне сказали, что на квадратном метре одного знаменитого текинского ковра, хранящегося на фабрике, миллион 148 тысяч узелков!). Это не так легко: рвутся нити, а дарак тяжел, и бить им надо умело, иначе порвешь основу.