Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1981 год

На пустую сцену положили нелепую шубку из театрального гардероба, опустили на нее луч света, завели хриплую граммофонную пластинку. В этом салопчике Михай Секеи, певец с мировым именем, добрел тогда от дома до театра. У него не было другой одежды, кроме арестантской робы, в которой он вернулся из нацистского заключения. И была дистрофия.

— Тамаш,— сказал Варкони, обращаясь к Майору, прославленному теперь актеру и режиссеру,— тут несколько слов о тебе. Пишут: ты был тогда так тощ, так страшен, что какой-то мальчик, заплакав, умолял отца пригласить тебя пообедать. У них в тот день были сосиски.

— Знал ли мальчик, что те сосиски сделали из конины, подобранной на мостовой? — горько спросил Майор.

— Да, знал,— отозвался из глубины зала женский голос.

Стало до боли тихо. Прожектор неуверенно выискивал говорившую. Мать мальчика собралась с духом, продолжила:

— Майор, мы всегда любили в вас большого артиста. Но в то утро мы аплодировали вам — коммунисту.

— Тогда, после долгих дней подвальной темноты,— сказал Майор,— после убежищ, походивших на звериные норы, мы наконец-то увидели друг друга при свете дня. Мы возвестили стране и миру, что наконец-то свободны. В нас говорило сокровенное. Языком предков, великих поэтов и музыкантов мы были счастливы объявить, что венгры обрели долгожданную родину!

Он стал читать стихотворение Аттилы Йожефа «Социалисты», как и в тот раз...

Поднялся на сцену Дьюла Каллаи — один из выдающихся ветеранов венгерского коммунистического движения. Долго всматривался в зал, улыбнулся:

— Не могу воспроизвести в точности сказанное в то утро. Но помню, что тогда, пробыв уже пятнадцать лет в партии, я впервые в жизни вслух, публично, во весь голос произнес: «Товарищи, от имени венгерских коммунистов!..»

Была долгая пауза. Каллаи глотал слезы. Люди встали.

На протяжении многих лет 15 марта, в годовщину революции 1848 года, я получал от будапештских комсомольцев приглашение в ресторан «Пилвакс». Молодые люди приходили туда еще не остывшими от возбуждения: все утро с пьедесталов памятников, со ступеней Национального музея они читали стихи Шандора Петёфи. Следом в «Пилвакс» вваливались цыгане со скрипками. Зажигались свечи, лилась музыка в стиле «вербункош» XIX столетия. Мелькали шпаги с нанизанными кусками мяса, полз запах жженого рома и пряностей. Официанты виртуозно подбрасывали на сковородках кипящий в масле гарнир. Розовощекие мальчики в расшитых шнурами красных куртках разносили в мисках тархоню — древнейшее венгерское кушанье из очень крутого теста, замешенного с яйцами и салом, скатанного в горошины или нарезанного тончайшей стружкой и высушенного на солнце. Во времена великого переселения народов кочевые венгры быстро и вкусно варили или жарили тархоню с луком и травами, а сто с лишним лет назад ею подкреплялся голодный Шандор Петёфи, пешком скитавшийся по Венгрии...

Вечером 14 марта 1848 года в «Пилвакс» ворвался юноша, бегом преодолевший несколько сот метров от дунайской пристани в пештском Белвароше.

— Революция в Вене! — закричал он. Под куполообразные своды кофейни взметнулись ликующие возгласы. «Пилвакс» в ту пору был излюбленным местом сходок блестящих молодых людей, одержимых идеей национальной свободы. Они сочиняли проекты реформ, одинаково хорошо владели газетным и поэтическим пером. Еще в 1847 году своим вождем они сделали Петёфи. Теперь он оказался первым среди знавших, что надо делать: «Пророческое вдохновение дало мне возможность понять, что Европа с каждым днем приближается к прекрасному насильственному потрясению. Об этом я не раз писал, еще больше говорил».

Ранним утром 15 марта Петёфи забежал в «Пилвакс», переговорил с друзьями, попросил их не расходиться, пока будут составлены «12 пунктов»— воззвание с требованием равенства, свободы печати, уничтожения крепостного права, создания ответственного венгерского министерства. В полдень, обуреваемый восторгом и верой в судьбу, он прочел в «Пилваксе» прославленную с того мгновения «Национальную песню» — « Встань, мадьяр, зовет Отчизна!». Счастливый рок виделся в том, что стихотворение сложилось еще за два дня до революции; оно ждало и дождалось.

Через сто с лишним лет в «Пилваксе» уже не было исторического «стола публичных мнений», за которым обычно председательствовал Петёфи: стол увезли в музей, да и кофейню перестроили. Старинные гравюры, воспевавшие баталии и королевские охоты, чубуки, кинжалы, сабли и кремневые пистолеты по стенам создавали настроение, обостряли чувства. Не знаю, как остальным, но мне не столько хотелось тогда услышать что-нибудь новое о Петёфи, сколько почувствовать его, сидевшего где-то рядом, в мерцании свечей, озарявшем вокруг тонкие одухотворенные молодые лица гвардейских офицеров, поэтов, журналистов. Как походили они на русских декабристов!

Актриса Марианн Чернуш декламировала стихи Петёфи. У венгерских артистов своя манера читать. Приглушенный голос льется мерно, ты не слышишь рифм, а только ритмы, чуть раскачивающиеся и нагнетающие экспрессию — еще и еще, почти на одной ноте, до изнеможения. Пламя свечей трагически плясало в глазах Марианн.

И так же читал Ференц Хорват; ему вторило фортепиано Петера Хепке. Прошлое выступало не как фон исторических событий. Новая вера мужественно вбирала в себя все наследие, и тягостное и прекрасное, дабы переплавить его, окрылить и дать место в будущем.

Влюбленность в Петёфи оборачивалась влюбленностью в наш век.

Сто лет сжимались в один вечер. Цыгане со скрипками вслед за гостями высыпали на тротуар и долго еще играли что-то бравурное. Весеннее небо над Будапештом было усыпано звездами.

Я хотел бы , еще побывать в Будапеште в преддверии Нового года.

До наступления сумерек купил бы у лоточниц на Кёруте — кольце проспектов, опоясывающих центр города,— метровую трембиту, скрученную из бумаги, десяток роликов серпантина, две-три горсти ватных шариков, облитых мягкой глазурью. Перед полуночью пошел бы с друзьями поужинать. Лучше где-нибудь тут же, на Кёруте.

За ужином подадут коктейль — смесь абрикосовой палинки с итальянским вермутом. За чашкой бульона последует кусочек рыбы под майонезом, наша последняя услада в уходящем году, и еще сосиска, которую совершенно необходимо съесть в эту таинственную ночь, чтобы не обидеть добрых духов.

Когда в такт с часами барабанщик отобьет первый из двенадцати ударов, в зале погасят свет. Рванутся пробки из бутылок с шампанским, зазвенит стекло, взорвутся петарды, и прокатится зычное «ура!». Свет вспыхнет уже в новом году.

Не памятуя о возрасте, гости начнут обстреливать друг друга ватными шариками, опутывать серпантином. Маковый пирог «баегли», мороженое и кофе будут поданы 1 января. Следуя обычаю, нельзя отказать во внимании любой даме, от которой получишь минимум пять шариков или которая трижды набросит на вас бумажную ленточку.