Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1983 год

Двадцать тысяч верст под руководством Палласа проехал Василий. Экспедиция стала для него университетом, здесь он родился как ученый и исследователь, а доля эта нелегка. Кроме того, что приходится бороться с недостатками, невежеством, засильем иностранцев, тебя почти на каждом шагу подстерегают и смертельные опасности. Ведь стоит только вспомнить: Ловиц умер в плену у казаков яицких, Гмелин скончался в застенках у лезгинского Али-Бей Хана, Гильденштадт попался было горским татарам. «Но все сие по большей части вне государства, среди диких и непросвещенных народов и людей случилось, а я, — горько писал Зуев, — был схвачен внутри моего отечества, в Харькове, захвачен и обесчещен!»

Это было во время путешествия по Малороссии. Зуев вспомнил, как с великой яростью вскочил из-за стола наместник губернаторства, крича: «Под караул его, на гауптвахту!» — а все только за то, что Зуев с достоинством просил лошадей у секунд-майора и не хотел платить самопроизвольный налог, придуманный то ли губернатором, то ли самим майором. «Отсидев на гауптвахте,— вспоминал впоследствии Василий Зуев,— я снова предстал перед наместником, и оный распекал меня, заставил перед ним вытянуться и снова кричал: «Ты, братец, неучтив. Конечно, вас вежливости в академии никогда не учат, так я много уже вашу братию учил и теперь тебя учить стану». Поставил тогда меня у порога, положил одну руку в пазуху, другую вытянул, после велел смотреть на себя. И так-то вот надобно нагибаться, и так-то вот надобно говорить: «Знай, что я генерал-губернатор!» В доказательство же своей глупости и пустых привязок читал передо мной всякие артикулы об управлении. Мне же наперед от офицера сказано было, чтобы я ни малейше не прекословил, иначе сила его, говорит, велика и власть страшна, и для того должен я во всем повиноваться. Я сие и сделал и сто двадцать верст скакал до Полтавы, не выходя из кареты и совершенно остолбенев. Господи, как это по-русски! Правда, тут же себя успокоил и говорил: «Терпи, брат, за науку. Никто за тебя ее не сделает, хоть ты на самого бога обидишься».

В письме же в академию Василий гневно просил отозвать экспедицию.

«Не защищения от Вас требую, мои высокопочтенные господа... а только знать дать своим приключением, сколько спокойно, сколь безопасно можно путешествовать в России, в России — моем Отечестве, где и от чужих, и от своих, и от подданных, и от начальствующих должно опасаться насильствия».

Академики же, как ему известно стало, «не захотели даже слушать его письма, по-русски написанного, и приказали перевести его на немецкий язык для полной осведомленности тех господ академиков, которые не понимают ничего в этом языке».

...Путешествуя со своей немногочисленной командой по югу Малороссии, Зуев видел: все здесь пришло в движение. По дорогам одна за другой мчались кареты, неслись возки, двигались отряды конных всадников. Из северных губерний двигались караваны переселенцев. Да какие это переселенцы! Новый помещик, заполучив имение на богатых землях запорожцев или же просто в дикой степи, перегонял туда закупленных крепостных.

Проезжая по землям запорожцев, он видел, как из боевых казаков, кто не подался за Дунай и в охранную службу, делали селян. Как на ныне пустующие земли приволокли жителей с Полтавщины, Черниговщины, Брянщины. Поселенцев везли из-под Курска, Смоленска и даже Новгорода. Возвращали беглых из Польши. Каждый лично свободный мог получить в Новороссии, на Херсонщине землю. Таких было пока немного, и чаще это были бывшие запорожцы, знавшие здешний край и поселившиеся в долинах.

«...У них видел же,— писал Зуев,— преизрядный способ, как беречь хлеб. К сему избирают они высокое и сухое место, в котором выкапывают круглую яму. Отверстие всегда стараются сделать не широкое, а только чтобы человеку или двум в оное пролезть было можно. Выкопав таким образом подземный погреб, вымазывают стены, пол и потолок глиною, чтобы было гладко, дают просохнуть, а после... протапливают жарко. Когда скоро простынет, то и сваливают туда рожь или пшеницу, закладывают отверстие досками и заваливают землею. Так, что снаружи не видно. Сим образом сохраняется хлеб через множество лет без всякой порчи... Когда сие понадобится открывать подземные магазейны, то имеют сию предосторожность, чтобы, открывши доски, близко не подходить, иначе спершимся в хлебе духом на том же месте ушибет до смерти. По отворении оставляют ее открытою на целую неделю, а потом уже хлеб выбирают»...

Перед Херсоном степь выровнялась. Курганы остались севернее, и только на горизонте вставали плавни и вырисовывались верхушки домов. Но земля была голая, какая-то серая, без пашни и трав. «Неужели ничто здесь не родит? Но, проехав несколько верст, причину сего узнали. Под ногами лежали миллионы телец саранчи, побитой ранним морозом, и все уничтожившей до горизонта».

И вот наконец Херсон. Город был почти весь в землянках, дороги разбиты, повсюду груды строительного мусора. Однако генеральский дом был виден со всех сторон. Туда и проследовал Зуев. Его превосходительство генерал-цехмейстер и кавалер Иван Абрамович Ганнибал принял путешественника быстро и, водрузив на нос очки, громко прочитал послание академии:

«Милостивый государь Иван Абрамович! Представляющий с сим Академии наук адъюнкт Василий Федорович Зуев отправлен от Академии для приращения сведений в натуральной истории, кого сим честь имею перепоручить в покровительство Вашего превосходительства, покорнейше прося еб оказании ему в случаях нужной помощи. К споспешествованию возложенной на него комиссии, чем Академия чувствительно Вашему превосходительству обязана будет».

Смуглое лицо Ганнибала осветилось улыбкой, и он, встав из-за стола, радушно распростер руки:

— Добро пожаловать, милостивый государь, в будущую столицу сего края! Наукой у нас тут еще мало кто занимается. Больше по военной части, да строительной, да коммерсанты начинают резво. Этому же краю без науки не обойтись: милости прошу!

...Год промелькнул в трудах и заботах, в стремительной поездке в Константинополь, возвращении через Болгарию, Валахию и те же степи. Проехал Крым, еле спасся от мятежников-татар и собрался возвращаться в Петербург. Почти месяц ушел на сборы, рассортировку коллекций, упаковку. Попросил в провожатые кого-нибудь, кто знает Прибужье и дорогу на Кременчуг. Ганнибал выделил запорожца Щербаня, из особого отряда охраны, что расположился выше Херсона и вел наблюдение за турками и татарами.

Коллекция Зуева уже несколько раз пропадала, хотя и был при ней академический солдат Иуда Дуев «для препровождения и охранения при оной казенных вещей». Тетради, записи, карты и рисунки Василий берег пуще себя, ока не спускал с кожаного мешка. И поэтому чуть разума не лишился, когда после возвращения в Херсон его новый стрелок, прихватив лучшее ружье и кожаный мешок, думая, что там деньги, скрылся. Так те записи из Царьграда, Болгарии, Валахии и пропали. Хорошо хоть другие остались. Часть их он и отослал в академию.