Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1983 год

В декабре восемьдесят первого побережье одолевали затяжные шторма. Встал на прикол теплоход «Алла Тарасова», регулярно ходивший вдоль северного побережья Кольского полуострова. Вцепившись швартовами в кнехты причалов, грустили в гаванях суда самого института. Отменили автобусные рейсы на Североморск и Туманный. На пятые сутки ветер достиг сорока метров в секунду. Словно не слишком добротные нитки, лопались полудюймовые оттяжки опор ЛЭП, с Дальними Зеленцами прервалась даже телефонная связь. После недельной гостиничной маеты ничего не оставалось, как возвращаться восвояси. И вот снова заполярный декабрь.

Время, когда солнце здесь совсем перестает показываться из-за горизонта, блекло-серый, сумеречных расцветок «день» сокращается до двух с половиной часов, а атмосферное давление скачет с безудержной лихостью расшалившегося жеребенка.

— Зимой погода бывает у нас любая, кроме хорошей, — посетовал мне как-то Анатолий Федорович Федоров, один из заместителей директора ММБИ, которого я знаю уже лет десять, — но в первый раз приехать к нам нужно обязательно зимой. Иначе картина будет неполной.

...Коротко прогрохотав траками по обледенелому, до снежинки вылизанному ветрами асфальту, наше гусеничное тракторное средство (в просторечье гетеэска) круто развернулось, на мгновение присело, словно бегун перед стартом, и с надрывным стоном вентиляторной турбины начало карабкаться вверх, на крутизну стиснутого сопками распадка. И сразу же в прямоугольном кабинном иллюминаторе замерцало густо-густо-синим, заискрилось серебряно-белым нечто трудно-описуемое.

Даже на минуту оторваться от этого зрелища казалось невозможным. А вот спутники мои были к нему совершенно равнодушны. Намаявшись за день в снабженческо-организационных хождениях по мурманским учреждениям, они дружно дремали от Падуна, где мы сменили колесный вездеход на гусеничный, до самого Большого дома — нового жилого корпуса института.

Звякнул шпингалет, запиравший снаружи дверцу кабины, чей-то очень знакомый голос возгласил некогда уже слышанное:

— Для полярных моряков нет дверей и нет замков.— И через мгновение меня по-медвежьи стиснул коренастый пышнобородый увалень в черном выворотном тулупчике.

— Вадим?! Ты здесь?

— А как же? — отозвался он. — Куда мне от фермерского дела?

В последний раз мы виделись шесть лет назад. На стеклянно-прозрачной голубизне губы Зеленецкая Западная чуть покачивалось странное сооружение — нечто вроде громадной, с частыми переплетами оконной рамы, опирающейся на два почти метровой толщины резиновых «кокона».

Я опасливо жался к леерному ограждению, а Вадим в таком же, как сегодня, тулупчике, в тяжеленных рыбацких ботфортах почти на корточках, но уверенно продвигался по узенькому, в пару ладоней, грубо отесанному бревну, вколачивая в него через равные расстояния: «один сапог — один молоток — точно полметра», здоровенные гвозди.

В бухточке закладывалась тогда первая на нашем Севере подводная плантация мидий. Закладывалась, прямо скажем, почти на одном энтузиазме молодых. Лаборатория белковых ресурсов Арктики другого — Полярного рыбохозяйственного института — не насчитывала и полутора десятка сотрудников. Своими руками приходилось ставить жилье, сооружать причал, монтировать плоты для размещения садков и сшивать из обрывков сетного полотна сами садки. Потом, в отлив, — собирать на естественных мидиевых банках посадочный материал, сортировать, вылавливая крупные образцы, размещать по садкам и вывязывать из них длиннющие, в шесть этажей, «гирлянды» и развешивать на плотах...

Вадим Руденко, экспедиционник и вечный бродяга, мастер на все руки, был тогда первым помощником Федорова. Помощником толковым. Через три года существования подводной фермы выход нежнейшего, целебного и деликатесного продукта превысил все рекорды, когда-либо достигавшиеся сухопутными животноводами — пять-шесть килограммов чистого мяса с квадратного метра акватории. И пожалуй, не следовало слишком удивляться, встретив его здесь, среди молодых сотрудников института, занятого поисками своих заполярных ключей к решению задач Продовольственной программы.

Прибрежная целина

Второй час утра. Мы только-только разгрузились. В довольно просторной кухне тепло и уютно. В уголке под люминесцентной люстрой зимний мини-сад: королевская вирджиния, обезьянье дерево, непритязательный вьюнок и даже уроженка совсем уж южных стран — настоящая, хоть и карликовая, агава.

Я еще не успел согреться после не очень-то уютного пассажирского «салона» гетеэски и с наслаждением прихлебываю удивительно ароматный, тундровыми корешками и травами приправленный чай. На выскобленном до белизны столе — варенье из мало ведомой москвичам морошки, какая-то вяленая рыба, удивительной пышности хлеб местных пекарей. И хозяин — неважно, что заступать ему на вахту в 8.30,— по хорошей, строжайше соблюдаемой в институте военно-морской традиции, с трехминутным опережением распорядка, начинает вводить меня в курс.

— Было время, когда вся сфера познания довольно четко разделялась на две как бы подобласти: науки прикладные, непосредственно связанные с практической деятельностью человека, и фундаментальные, строго академические. Сегодня мы знаем — такое противопоставление глубоко ошибочно. В наши дни все чаще и чаще результаты именно таких, казалось бы, сугубо теоретических исследований становятся важнейшими опорами, что ли, материально-технического прогресса...

Задачу, стоящие перед мурманскими гидробиологами — изучение биологической продуктивности Мирового океана, разработка рациональных методов использования его биоресурсов и их воспроизводство. Это и постижение тонких, скрытых взаимосвязей, которым подчинено все обитающее в океане.

Способна ли хозяйственная деятельность человека стать действенным фактором экологической эволюции? Тут есть о чем призадуматься.

Вот два примера для размышления.

Интенсивный отлов стада баренцево-морской трески свел почти к нулю популяции наиболее крупных особей, питавшихся в основном рыбкой-песчанкой. Вид не погиб, у него есть свой резерв сохранения жизнеспособности. Однако сегодня осталась вживе лишь мелкая треска, для которой песчанка — аппетитная, но по габаритам, простите, непрожорная пища. И на высвободившуюся кормовую базу с бешеным азартом устремился атлантический кальмар, о котором в прежние времена на здешнем побережье разве что слыхом слыхали да в книгах читывали. Два года назад тут, в бухте Оскара, у самого, можно сказать, порога института, здоровенных, в два хороших кулака, кальмаров в отлив собирали до пяти штук на квадратном метре обсушки.