Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1983 год

Начинается дождь, и мы спешим разбить примитивный лагерь на поляне возле тропы. Натягивается единственный уцелевший брезент от палатки, разводится под ним костер и разогреваются банки с солониной. Провианта хватит еще на три-четыре дня, а за это время мы выйдем на какую-нибудь деревню, где сможем выменять бататы и бананы. Однако где-то должны жить люди — иначе откуда тут утоптанная тропа и висячий мост через реку Иагита?

По мнению Джона, этим путем местные торговцы переправляли ракушки-каури. На побережье моря Бисмарка они собирали раковины, которые издавна служили единственным средством платежа во внутренних районах страны. Чем дальше от побережья, тем больше ценятся раковины. Джон говорит, что он сам и его товарищи, собираясь в глухие места, по дешевке скупали в Порт-Морсби тысячи раковин, которыми расплачивались в деревнях.

— Люди, что собирают раковины на берегу залива Папуа, продадут их тебе по два доллара за мешок. А может, и дешевле. В мешке около тысячи раковин, а на одну нить бус пойдет штук тридцать пять: это две свиньи. Но и здесь все быстро обесценивается. Мне приходилось бывать в местах, где раковины за какой-нибудь месяц почти полностью теряли свою цену. Дело в том, что администрация поблизости сооружала аэродром и все, кто прилетал, имели полные мешки раковин. А провоз одного мешка самолетом обходится в три-четыре доллара — они ведь тяжелые. Так что теперь на раковине много не заработаешь.

Пока ни одному из ученых не удалось выяснить, какими путями каури до появления авиации попадали с побережья к племенам, живущим в глубинных районах острова. Известно, что какие-то определенные маршруты существуют. Очевидно, такие «денежные грузы» издавна шли по горным тропам, потому что возраст многих раковин насчитывает не одну сотню лет. Возникает вопрос: были ли в племенах особые торговцы, которые считались неприкосновенными и могли беспрепятственно продолжать свой маршрут, невзирая на межплеменную вражду? Тропа, которую мы обнаружили, судя по всему, свидетельствует именно об этом, иначе непонятно, с какой целью построен висячий мост, а в болоте навалены стволы деревьев — устроена гать.

Ответ на этот вопрос мы получили гораздо раньше, чем могли предполагать. Рано утром, когда деревья еще не стряхнули с себя последние капли ночного дождя, нас разбудил носильщик Семана.

— На тропе кто-то есть, — прошептал он.

Не остается ничего другого, как ждать. Запасы провизии на исходе, а потому нам необходимо установить контакт с любым, кто бы ни двигался в нашем направлении. Но кто же пустился в путь в такую рань?

Через несколько минут на тропе показывается караван человек из десяти. Шествие возглавляет мужчина, вооруженный старым дробовиком. Добрый знак — видимо, у него есть какой-то контакт с цивилизованным обществом. При виде белого он удивленно вскрикивает, но, оправившись от неожиданности, направляется ко мне.

— Я — Руперт из Кайнанту, мы движемся на юг, — говорит он. — Привет вам!

В ответ я сообщаю свое имя, приглашаю его присесть и рассказываю о нашем положении. Он заверяет, что сам всего лишь бедный торговец, который раз в год отправляется по этой старой тропе, ведущей от центральных плоскогорий на севере к землям кукукуку на юге, чтобы торговать каури, солью и топорами.

— Я дам тебе четыре топора, если ты предоставишь нам человека, который проведет нас через реку Ламари к землям форе, — предлагаю я.

Но у Руперта топоров и без того достаточно. Он предпочитает наличные и требует с меня двести долларов. Проводнику же я должен заплатить дополнительно.

— Он будет тебе не только проводником, — обещает Руперт. — Он еще хороший переводчик с языка форе.

— Он проводит нас до Окапы?

— Нет, нам это не по пути. Но он выведет тебя на тропу, которая ведет прямо в Окапу.

Руперт так хорошо изъясняется на языке пиджин, что я понимаю почти все, о чем он говорит.

— Далеко ли отсюда до Ламари?

— Об этом скажу тебе, когда заплатишь.

Такой поворот дела мне не нравится, да и моим спутникам он явно не по душе. Руперт, видимо, смекнул, что мы у него в руках. Я выставил вперед радиопередатчик, и хотя Руперту неизвестно, работает ли аппарат, он безошибочно соображает, что связи у меня нет. Иначе к чему мне его помощь? Итак, мы полностью отданы на его милость.

По лицу Руперта я пытаюсь угадать, что он за человек. За свои путешествия чуть ли не на всех континентах я убедился, что священник может выглядеть как грабитель, а грабитель быть похожим на священника. Руперт — высокий грузный папуас с необычайно растоптанными ногами — сразу видно, что привык путешествовать в горах. Вся его одежда — грязные шорты и широкополая шляпа. Следом за Рупертом идет мужчина с ружьем наперевес. Внешний вид его мне ни о чем не говорит. Кто знает, что произойдет, если я достану из авиасумки бумажник с австралийскими долларами? А если я отойду в сторонку и постараюсь незаметно достать деньги, он, разумеется, сообразит: если нашлось две сотни долларов, значит, и еще есть. И если нас прикончат, то об этом никто не узнает ни в Окапе, ни в Мениамайя. Пока нас хватятся, пройдет немало времени. Потом выяснится, что мы пытались переправиться через реки Иагита или Ламари и, судя по обнаруженным следам, погибли во время одной из переправ. Мне вдруг вспомнилось, что однажды в Мениамайя я в шутку высказал мысль о том, что не худо бы попробовать дойти до Окапа через горы. Меня дружно отговаривали, и к этому разговору мы больше не возвращались. Так что теперь не скоро самолет, который будет послан на наши розыски, пролетит именно над этими местами.

Я решаюсь на хитрость.

— У меня нет при себе таких денег, — говорю я. — Но как только мы попадем в Окапу, мне смогут очень быстро перевести их по телеграфу.

Руперт разражается громким смехом.

— Конечно, у тебя есть двести долларов, туан,— заявляет он.— Ты, верно, думаешь, я не знаю, кто ты такой? Я тебе не верю.

Усталым движением руки делаю знак, чтобы Руперт последовал за мной под навес.

— Да, я сказал неправду, — признаюсь я. — Но только потому, что не знаю тебя и боюсь. В этих местах я впервые.

Достаю бумажник и, отсчитав двести долларов, протягиваю их Руперту.

— Ты меня обманул потому, что я туземец, канак? — спрашивает он, но в его тоне не чувствуется неприязни.

Я отвечаю, что поступил так просто потому, что не знал, кто он такой.

— А если бы ты повстречал здесь белого, ему бы ты доверился? Среди белых нет разве жуликов? Ведь есть?

После того как я признался в обмане, у меня нет причин скрывать от него правду, и на этот вопрос отвечаю утвердительно. В ответ на мою откровенность Руперт возвращает мне сотню долларов.

— Хватит с меня сотни! Ты сказал мне правду, — говорит он и, поплевав на указательный палец правой руки, принимается пересчитывать деньги. После чего подзывает к себе молодого человека из своего каравана.