Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №02 за 1987 год

Иван Медведев стал искать неисправность.

— О черт! — воскликнул он.— Пулемет перегрелся, ожег ладонь. Остыть ему надо!

В это время около пятнадцати вражеских солдат были уже близко от машины. Одиночные выстрелы их не остановили. И в танк полетели гранаты...

Спасение пришло совершенно неожиданно. Сработал один из натяжных взрывателей, и перед танком грохнула мина — из тех, что успели поставить. Раздались крики и стоны. Фашисты попадали в снег. Воспользовавшись замешательством гитлеровцев, Тимофей с Иваном через свои люки забросали лежащих гранатами. Это и довершило почти полное уничтожение наступавшей группы. Те, что уцелели, как только заработал наш поостывший пулемет, стали отходить. Отошли и атакующие справа.

У нас потерь не было. Только рука у Ивана Медведева стала сильно болеть. Пришлось теперь Штокалюку обслуживать орудие, заряжать пулемет, набивать патронами диски. А Медведев расположился на месте механика с немецкой винтовкой.

Наше положение по-прежнему оставалось неопределенным: враг-то был рядом. Но какую уверенность рождает победа, даже маленькая! Тимофей Штокалюк, улыбаясь и все еще заикаясь (после контузии), повторял: «Я уверен, товарищ лейтенант, выдержим. Сколько бы ни длилась эта осада — выдержим!»

И мы выдержали. Не буду описывать все, скажу только, что в течение трех суток мы отбили еще две ночные и три дневные атаки.

Конечно же, были очень тяжелые минуты и нескончаемо трудные часы. Мы пережили страшный момент, когда от двух прямых попаданий снарядов в моторную часть правого борта танк задымил. К счастью, машина не загорелась. В баках уже не было ни горючего, ни масла: все вытекло, когда подорвались на минах. А в одну из ночей противник подошел к машине так близко, что нам пришлось выдержать действие горящих струй огнеметов врага. От огненного смерча досталось всем, а один из десантников получил смертельные ожоги.

Трое суток в осаде надо было не только отбиваться от гитлеровцев, но и спасаться от мороза. Он не щадил никого. Днем было сравнительно терпимо, а вот ночами пробирало до костей. Правда, одеты мы были хорошо: фуфайки, ватные брюки, поверх добротные полушубки. Меховые рукавицы, валенки дополняли экипировку. Вместо танковых шлемов — шапки-ушанки. Но ночами, когда отбивали атаку гитлеровцев и спадала горячность боя, чувствовали, что коченеем. Я видел, как жмутся друг к другу Штокалюк и Медведев, чувствовал, как у самого холод подступает, казалось, к самому сердцу.

Не лучше приходилось и пехотинцам. Они, правда, натаскали, пользуясь темнотой, елового лапника и соорудили между гусениц что-то вроде постели, но и у них мерзли ноги.

Спали мы по очереди: кто-то обязательно дежурил. Но какой это был сон? От любого выстрела вскакивали сразу же. Нервы у всех были напряжены до предела...

Наступило утро 4 марта. Стало совсем светло. Вдруг с нашей стороны над нами полетели, словно черные птицы со струями огня на хвостах, реактивные снаряды «катюш». На переднем крае послышался грохот взрывов. Мы увидели, как в лесу между деревьев замелькали фигуры убегающих фашистских солдат и офицеров. Вскоре снаряды рвались уже на уровне нашей машины, окаймляя ее по флангам. А потом мы разобрали и гул моторов: ведя за собой пехоту, справа и слева нас обходили наши танки.

Мы ликовали. По отступающим фашистам открыли огонь из пулемета, из трофейных автоматов, в ход пошли и последние снаряды: теперь уж их не надо было беречь.

Наши части вгрызались в глубину обороны противника, все ближе подходя к городу Юхнову.

Дмитрий Еськов, бывший командир танка

Я подъезжал к Чусту на рассвете, невидимое солнце еще блуждало где-то в теснинах Чаткала; лучи его вспыхивали, отражаясь в отвесных скалах, как в мраморных зеркалах. Скоро стала видна широкая магистраль, уходящая к горам, по которой, покачиваясь, медленно катил наш автобус.

Предгорье здесь пустынное, овражистое, каменистое. Каждое распаханное поле являет собой картину терпеливого человеческого труда: выкатаны на обочину валуны, выбрана галька, сровнены края. Вода бежит по каменистым желобам и земляным арычкам. Но ее не хватает, вся она, до последнего литра, на счету. Водоразборные станции, в бетонных провалах которых клокочут, захлебываясь, мощные насосы, посылают ее то в одном направлении, то в другом, и я представляю, как операторы, вчерашние школьницы, сидя у пультов, кричат в микрофоны радиопередатчиков: «Колхоз «Навои», приступайте к поливу!..» «Колхоз «Навои», прекратите полив!..»

Я вышел на автостанции. Дымка покрывала крыши — цинковые, глиняные, шиферные; из нее торчали лишь верхушки пирамидальных тополей. Где-то в гуще веток возились, перекликались и посвистывали скворцы и горлинки. Вдруг солнце вырвалось из-за хребтов, разом все озарило. Захлопали двери домов, стены которых по самые карнизы закрывали виноградные лозы и ветки гранатовых, яблоневых, урюковых деревьев. Потянуло кизячным дымком и теплым запахом ржаных лепешек...

Если верить преданию, то название городка Чуст происходит от слова «шуст». Когда полчища Батыя обложили селение на берегу Яксарта, то нередко осажденные по ночам совершали дерзкие набеги. Они появлялись и исчезали молниеносно, и встревоженные захватчики испуганно кричали: «Шуст! Шуст! — Набежчики! Набежчики!» Давно уже стерлись следы Батыева нашествия, и реку теперь называют Сырдарьей, а городок жив себе, и живет в нем то, чем всегда гордился он: ремесло.

Издавна — тут и археологи теряются в датировке — в Чусте ковали ножи, вышивали тюбетейки и ткали разноцветные чорси — поясные платки. Без этих трех предметов мужчина и со двора, бывало, не выйдет, постыдится. Оговорюсь сразу: кокандские клинки, бухарские круглые тюбетейки и самаркандские сюзане по красоте и древности поспорят с чустскими. Но есть тут одно тонкое различие, не всегда понятное постороннему. Бухарские тюбетейки носят только женщины и дети. Кокандский тесак, по форме напоминающий финку, несколько тяжеловат и длинен; в кинбоках — изукрашенных ножнах, чаще всего металлических, с чернением по серебру — он прекрасно смотрится на стене. Но миллионы мужчин, проснувшись поутру, водружают на темя чустские тюбетейки, а чабаны, собираясь в путь, закладывают за голенища непременно чустские печаки в мягкой кожаной оболочке. И повязывают поверх халатов желтовато-розовые чорси, которым нет износа.

Привлекательность изделий из маленького Чуста — в удобстве, а красота в простоте; можно сказать, что это классические предметы, тогда как изделия мастеров из других городов все же более декоративны, изысканны, чем того требует каждодневная жизнь.