Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1987 год

Бежен открыл толстую деревянную дверь, и я оказалась в просторном помещении, по стенам которого тянулись ячейки. В них лежали завернутые в цветной шелк длинные тибетские книги, Бежен снял одну, бережно развернул желтый шелк и протянул мне. По тонким продолговатым страницам глубокого черного цвета бежали тибетские золотые буквы. Бумага пахла тонко и тревожно. Мягко шуршали страницы, мелькали буквы, сливаясь в узорчатые цепочки. Я не понимала, о чем повествует эта рукопись, но глаза притягивала и манила золотистая вязь.

История монастыря, уходившая в далекое прошлое, была неясна и противоречива. Определенно было известно, что буддийский монастырь Ламаюру вырос и сформировался на прочном фундаменте древних верований, которые, в свою очередь, оставили неизгладимый след в ладакском буддизме. Сам монастырь принадлежал ламаистской секте красных шапок, которую создал в VIII веке неистовый тантрист Падма Самбхава. Еще в 1909 году доктор Франке из Моравской миссии обнаружил здесь древнее, добуддийское, бонское святилище. Когда Центрально-азиатская экспедиция Рериха остановилась в Ламаюру в 1925 году, выяснилось, что время сделало свое дело. «Мы обошли также развалины бонского монастыря, о котором упоминал доктор Франке,— писал Юрий Николаевич Рерих.— К сожалению, фрески, когда-то украшавшие стены храма, осыпались, и трудно было определить, что на них изображено».

Я ничего не нашла на месте прежнего святилища бон. Здание рухнуло в 1971 году, ламы аккуратно убрали и вынесли камни и засохшую глину, некогда скреплявшую их.

В соседнем зале бил барабан, гортанно звучали голоса лам, завернутых в красные тоги. Странное ощущение безвременья возникло во мне: казалось, оно источало тонкий аромат нездешних курений, звучало гортанной песней и тревожным боем барабана. Безвременье клубилось, свивалось над масляными светильниками, из его глубин выплывали оскаленные страшные лица древних богов.

Восьмирукий Нагараджа в короне из черепов крепко сжимал в каждой руке по змее. Они извивались, пытаясь вырваться. Красные, синие, зеленые маски раскрывали клыкастые пасти, угрожающе выкатив круглые мертвые глаза. На их лбах таинственно и призрачно светился третий глаз.

Я прошла сквозь это наваждение, и Бежен, открыв боковую дверцу, поманил меня за собой в сумрачный коридор. Мы стали спускаться по древним выщербленным ступеням куда-то в темноту. Потом появилось светящееся пятно, и мы оказались в тесном маленьком дворике. Из дворика попали в помещение, куда через отверстия в потолке проникал рассеянный свет. На стенах проступали полустертые фрески, потом они уступили место грубому камню. Я поняла, что попала в пещеру. Горел только масляный светильник, и из полумрака проступали двухметровые фигуры черноликого хранителя Махакала, Лхамо, скачущей на муле, и кого-то третьего — грозного и воинственного, оседлавшего льва. Маски-лица мерцали сумрачно и загадочно. Блики дрожали на коронах из черепов.

— Это самое древнее святилище Сенге-Ганг,— сказал Бежен.— Говорят, его построил сам великий Наропа, когда осушил озеро. На этом месте когда-то было огромное озеро: оно тянулось на запад до Каргила и на восток до Ле. Оно было и там, где стоит теперь Ле. Наропа был великим сиддхи. Он все мог.

На древней земле легенда и реальность смешались, переплелись, сбились во времени. Солнце уже зашло за горизонт, на песчаных волнах и зданиях монастыря лежал красноватый отблеск заката. Когда стемнело, громады гор прорисовались на звездном небе.

Начиная от Кхальзе, древняя караванная дорога пошла вдоль зелено-голубой ленты Инда.

Здесь, между Кхальзе и Басго, Рерих записал: «Именно .эти формы, нарочитые на Западе, здесь начинают жить и делаются убедительными. То вы ждете появления Гуаньинь, то готова разрушительная стихия для Лхамо, то лик Махакала может выдвинуться из массива утеса. И сколько очарованных витязей ожидают освобождения. Сколько заповедных шлемов и мечей притаилось в ущельях. Это не правдоподобный Дюрандаль из Рокамадуры, это подлинная трагедия и подвиг жизни. И Бругума Гесерхана сродни Брунхильде Зигфрида. Изворотливый Локи бежит по огненным скалам».

Здесь Николай Константинович вспоминал Нибелунгов, и в этих эпических изломах гор, древних ликах и бездонных ущельях ему чудились аккорды вагнеровских музыкальных картин. Его не покидала мысль о том, что мифическая страна Нибелунгов Скандинавии и Центральной Европы в своей изначальной сути связана именно с Гималаями. Была ли это догадка или неожиданное озарение — сказать трудно.

К следующему полудню нас приняла горная долина, где добротные массивные дома лепились к лиловым скалам, взбирались на них и застывали на вершинах. Террасы полей вплотную подступали к домам и скалам.

Вдоль дороги и на полях сновали люди. Одни пахали на яках, другие молотили собранный ячмень. Пахло свежей соломой. Женщины в плащах из ячьих шкур несли в корзинах дрова. Повсюду мелькали цилиндрические шляпы — черные, лиловые, зеленые, красные. Доносились с полей песни — протяжные и звонкие. Иногда в мелодию вплетался звук барабана.

В монастыре Алчи шла служба. Осеннее солнце пригревало и щедро заливало землю. У подножий разноцветных скал полыхали багряными тонами осенние деревья; солнечные зайчики, отраженные от поверхности реки, скользили по деревьям, домам и полям. На скалистых склонах стояли субурганы. На одном из них бежал «Конь счастья» с развевающейся гривой. На седле коня в золотистом пламени горели три круга «сокровища мира».

После Алчи, когда дорога стала вползать на Ладакский хребет, открылся Басго среди безлесных желтовато-песчаных склонов гор. Сначала казалось, что это первозданное место необитаемо. Но вот глаз стал различать массивные стены, прямоугольные башни и дома. Они вырастали прямо из скал и повторяли монументальность и незыблемую мощь природных образований. Когда спустились вниз, крепости и башни Басго вознеслись над нами и появились побеленные деревенские дома с плоскими крышами. Они тянулись вдоль голубого и узкого притока Инда.

Потом среди каменных нагромождений образовался проем — с плоским, похожим на степь дном, с волнами песка по краям. И над песчаной равниной встали снега Каракорума. На равнину спускались их сине-зеленые отроги, пересеченные резкими тенями ущелий, распадков и гребней. Дорога, как стрела, устремлялась к снежным громадам, но на ее пути встали разломы нового хребта.

У самых снежных гор стал расти и приближаться удивительный старинный город, который назывался Ле. Город лежал на перекрестке древних путей. Каждый перекресток имеет свое точное положение. В Ле он был на базаре. Базаром была самая широкая улица, которая тянулась от королевского дворца к западной окраине, к холму, где стояли высокие ступы. На одной из них белый конь нес на седле сокровище мира — Чинтамани. Эту ступу Николай Константинович изобразил на картине, которая называлась «Конь счастья» и входила в серию «Майтрейя».